В этот второй и последний день совещания Анна Михайловна видела, как распознаются люди.
На трибуне был директор треста по конопле, бритый, губастый и солидный такой мужчина. Дела у него в тресте, видать, шли неважно, но директор не хотел в этом признаться и, утирая платком красное потное лицо, захлебывался словами.
— Выкручиваешься, парень… Ну-ну, холку тебе сейчас натрут, — сказала себе Анна Михайловна.
— Этот прием для нас большое счастье, — тараторил директор, повышая голос до крика. — Это для нас колоссальная зарядка, и мы на долгие годы так себя зарядим, что еще не то сделаем.
— Зарядки много, а конопли мало, — сказали ему из президиума, и в зале долго не смолкал смех.
Директор торопливо налил себе из графина стакан воды и, жадно проглотив ее, стал сбивчиво объяснять, почему трест работает плохо. Он, директор, принял меры, своевременно сигнализировал, но…
— Неудобно идти через голову… Наркомзема, — пробормотал он, заикаясь.
— С каких это пор неудобно стало идти в Цека? — строго спросили его из президиума.
«Правильно, — мысленно одобрила Анна Михайловна. — Коли не ладится дело, иди и чистосердечно скажи, кто мешает… Может, ты сам себе мешаешь».
Выступали агрономы, специалисты из Всесоюзного научно-исследовательского института льна, и много нового открылось Анне Михайловне. Она записала некоторые советы агрономов себе в блокнот и решила применить их на своем участке.
Совещание приближалось к концу. Был объявлен перерыв, и Анна Михайловна, идя по коридору со своей приятельницей из Смоленской области, опять увидела Сталина, окруженного колхозницами. Приятельница вдруг остановила ее и, решительно примяв обеими руками сиреневый берет, протолкалась в середину.
— Товарищ Сталин! — сказала она громко и замялась. — Вот тут моя знакомая… хочет с вами поговорить, а стесняется.
Сталин усмехнулся, все расступились, он подошел к Анне Михайловне и поздоровался.
Она смутилась, забыла, как его зовут, и отчество забыла, оттого еще больше растерялась и долго держала его ладонь в своей дрожащей руке. Спрашивая, откуда она, и как ее имя и как ее величают, что она делает в колхозе, Сталин пошел с Анной Михайловной по коридору.
Отвечая с запинкой, Анна Михайловна искоса, вблизи, взглянула на него, и первое, что ей приметилось, была серебряная седина, тронувшая волосы у висков. «Седые волосы, как у меня», — подумалось ей. Это ей почему-то особенно понравилось, она вспомнила его имя и отчество и неотрывно всматривалась в Сталина. Да, точно, он был немного выше ее ростом, выглядел значительно старше, чем на портретах, и худощавым. «Парное молоко бы ему пить», — подумала она и невольно вспомнила, как Леша, муж ее, любил хлебать парное молоко с ржаными лепешками. Грустно и ласково улыбаясь, она продолжала разглядывать Сталина. Просторная защитного цвета тужурка удобно сидела на нем, не мешая и не стесняя его. Широкие, такого же цвета, как тужурка, брюки были по-крестьянски вобраны в хромовые, на спокойном каблуке, русские сапоги.
— Колхозники наказывали передать… что они одобряют партию, вас, Иосиф Виссарионыч… Народ одобряет!
— Спасибо, — просто сказал Сталин. — Партия гордится доверием своего народа. Мы все — слуги народа, ваши слуги, Анна Михайловна.
Анна Михайловна смутилась, потом, собравшись с духом, рассказала о колхозе, о своем льне, который она вырастила, сняв по двенадцати центнеров волокна с гектара.
— Очень хорошо, — сказал Сталин. — И как это вам удалось?
Анна Михайловна усмехнулась:
— Глаза страшатся, а руки делают.
Сталин на миг задержался, взглянул на нее и с уважением пожал ей еще раз руку.
— Сколько вам лет, Анна Михайловна?
— Без двух шесть десятков… будет летом.
Сталин покачал головой.
— Не переутомляйте себя. В вашем возрасте это вредно.
— А вам сколько лет, Иосиф Виссарионыч? — спросила Анна Михайловна, щурясь.
— Без трех… шесть десятков… будет зимой.
— A-а! Только на один год? Но ведь у меня, Иосиф Виссарионыч, участочек два гектара, а у тебя… у вас — малость побольше… Ровно бы тоже не след утомляться… Вы бы к нам приехали, в колхоз. Эх, и молоко у нас парное!
Сталин рассмеялся, полез в карман за трубкой.
— Да его и у нас тут хватает… молока парного.
Они гуляли по коридору, и Анна Михайловна неторопко рассказывала. Прозвенел звонок, коридор опустел, а Сталин все слушал ее, вглядываясь через непритворенную дверь в зал.