Потом пришел фотограф, Анна Михайловна примостилась в четвертом ряду, стала на цыпочки и повыше подняла голову. Фотограф нацелился аппаратом.
— Постойте, — сказал Сталин, отыскал Анну Михайловну, посадил ее перед собой за стол, где уже сидели самые знатные колхозницы, а сам стал позади.
Вернувшись из Москвы, Анна Михайловна приметила, что сыновья словно бы изменились. Они и не поздоровались толком с матерью, неловко, как от чужой, приняли подарки и молча, чинно, будто гости, расселись по лавкам. Михаил не спускал широко раскрытых глаз с ордена. Алексей, насупившись, поглядывал искоса в окно и грыз ногти.
— Ну, как тут дома, что? — спрашивала Анна Михайловна, прибирая шубу, баульчик, распаковывая свертки, немножко досадуя на сыновей и тревожась. — Как жили без меня? Здоровы?
— Ничего… Здоровы, — в один голос ответили сыновья.
— Голодные без матери не сидели?
— Н-не-ет…
— Да что мямлите, ровно неживые? Набедокурили, так сказывайте! — прикрикнула мать, начиная сердиться. — Корова как?
— По три раза доил… как вы… наказывали, — сказал, запинаясь, Алексей.
— С чего это ты завыкал? — спросила, усмехаясь и добрея, мать.
Сын взглянул на нее, смутился, пробормотал что-то непонятное.
В избе было тепло, чисто прибрано. Пахло щами и табаком. Полосатые дерюжки аккуратно лежали на свежевымытом желтом полу. Анна Михайловна с удовольствием прошлась по этим дорожкам, заглянула в спальню, мимоходом оправила пикейное покрывало на кровати, погрела у печки руки.
— Прозябла, — сказала она, кутаясь в шаль, — чайку бы… с московскими гостинцами. Или уже пили?
Михаил, ни слова не говоря, сорвался с лавки, кинулся на кухню и загремел самоварной трубой. Алексей, расставшись с окном, торопливо колол лучину.
— Где угли, Ленька? — шепотом спросил Михаил.
— В корчаге, под шестком, — также шепотом ответил брат.
— Постойте, я сама, — сказала Анна Михайловна, чему-то улыбаясь и засучивая рукава праздничного платья.
Но сыновья точно не слышали матери, суетились на кухне и вроде бы не подпускали мать к самовару.
— Ну-ну, — оттолкнула она их от самовара, — это еще что такое?
И за чаем сыновья молчали, будто стеснялись матери. Они почти не притронулись к городскому угощению, сдержанно благодарили, когда Анна Михайловна предлагала отведать того и другого, старательно дули в блюдца на горячий чай, как маленькие ребята. Анну Михайловну все это вначале смешило, а потом рассердило.
— Что же вы не спросите ни о чем? — с досадой сказала наконец она. — Ведь не в лесу мать была, в Москве… Все правительство видела. Со Сталиным разговаривала.
Глаза у Михаила стали совсем круглыми. Он смотрел то на орден, то на рот матери, и блюдце прыгало в его руке. Алексей навалился на стол, покраснел, подвинулся к матери ближе. Он достал папиросу и никак не мог ее раскурить.
— Про вас спрашивал… Сталин-то, — добавила мать ласково.
— Да что ты?! — воскликнул Михаил, вскакивая. Неловкость и сдержанность с него как рукой сняло. Он засмеялся, подмигнул брату… и вдруг опять присмирел.
— И про м-меня… спра… шивал? — заикаясь, выдавил он шепотом.
— И про тебя.
— А что… а что ты ему… сказала?
Алексей, обжигаясь папиросой, нетерпеливо потянул брата за рукав:
— Да не мешай, сядь. Рассказывай, мама, рассказывай!
Анна Михайловна рассказывала, смотрела на сыновей и думала о том новом, что открылось ей в Москве… Да ведь она всю жизнь только ребятами и жила, вырастила, воспитала красавцев сыновей. Но одна ли воспитала?
Она подумала о том, что ей ведь помогли выходить этих двух парней. И Анне Михайловне захотелось отблагодарить добром за добро, но она не знала каким. Все, что она делала для людей, для своей страны, было такое малое, обыкновенное, какое мог делать и делал каждый. А ей хотелось большего, отплатить радостью за радость…
«Старуха… где мне… Может быть, ребята мои со временем отблагодарят», — сказала она себе.
Самовар допел свою песенку и затих. Остыл чай в стаканах. Стало смеркаться, пора было зажигать огонь и управляться по хозяйству.
Анна Михайловна хотела подняться из-за стола, но сыновья не пустили, зажгли лампу и пристали к матери с новыми расспросами. Лица у них горели, они теперь не стеснялись, не робели перед матерью, и все это ей было приятно.
— Дай… посмотреть, — сказал Михаил, подсаживаясь к матери и осторожно прикасаясь к ордену.
Анна Михайловна сняла орден. Михаил бережно подержал на ладони, потом передал брату. А когда тот нагляделся, Михаил, подавая орден матери, шепнул: