— От этого и застонал? — спросил Николаев и, не дожидаясь ответа, уверенно заявил: — Значит, долго жить будешь, Антон. Моя бабушка умела сны разгадывать. К ней по утрам многие соседки бегали, каждая хотела выяснить, что означает ее сон. Так вот она говорила, что если человек во сне видит себя мертвым, значит, жить ему еще много лет.
— Спасибо, постараюсь, — грустно пошутил Леонов, — только, если честно сказать, жаль.
— Чего жаль?
— Жаль, что не имею такого счастья — домой на нем улететь.
— Брось, Антон, мы же живы, а значит, не все потеряно. Знаешь, кого мне жаль?
— Старика?
— Ага. Он ведь, спасая нас, погиб. А кто мы ему? Чужаки.
— Для хорошего человека нет своих и чужих. Для него все — люди… Мне тоже жаль его. Сколько жить буду — не забуду.
— Душманы на его семью наверняка набросятся.
— Вполне могут… Интересно, что с нами они сделают? Хоть бы убили поскорее.
— Нет, Антон, я не думаю, что они сделают это сразу. Иначе, зачем нас сюда тащили? Там бы сразу и прикончили.
Снова наступила тяжелая тишина. Николаеву вспомнился дом. Родители писали, что скоро получат новую квартиру. С рождения Алексей вместе с ними жил в маленьком домике на тихой, захолустной улице. Отец давно работает в исполкоме, заведует отделом, и когда мать пыталась его упрекнуть, что они могли бы уже давно получить нормальное жилье, отец всегда спокойно отвечал: «А ты знаешь, мать, сколько в Иваново людей вообще не имеют жилья? А у нас какой бы там не был, а дом, к тому же и приусадебный участок есть. Вот ты, врач, первую помощь кому оказываешь?.Тому, кому хуже других, так ведь?» И мать замолкала. Весной и осенью в дождливые дни по их улице ни пройти ни проехать. А вот в этом году, как писала сестра, асфальт положили, чисто стало.
И снова Николаеву вспомнился старик, который пытался их спасти. Алексей спросил:
— Антон, а правильно мы сделали, — что старика и его семью подвергли такой опасности?
— Если бы знали… — тихо ответил Леонов и, помолчав, добавил: — Кто мы ему? Никто! А вот словно за родных детей беспокоился, несмотря на то, что мы в глазах мусульманина — неверные. Что и говорить, чертовски жалко этого старика, вину чувствую перед ним. Зачем мы согласились, чтобы он нас вез, лучше бы пешком пробирались.
— Не говори. Поступок этого старого человека напоминает мне агаву.
— А что это?
— Цветок. Агава цветет только один раз — в конце своей жизни. Дает жизнь новому стебельку, который растет с огромной скоростью. Так и старик. Хотел, чтобы мы жили.
— Это правильно… — поддержал Леонов.
Договорить он не успел.
На дверях лязгнули металлические запоры. На пороге показались двое. Солдаты узнали их сразу же. Это был американец Роберт и блондинка Людмила. Они остановились недалеко от дверей, некоторое время молча рассматривали солдат. На их лицах можно было прочесть и отвращение и тень сострадания одновременно. Конечно, это было не удивительно, вид пленников был ужасен.
Американец заговорил, голос его был резким, сухим и категоричным:
— Вы совершили еще одно тяжкое преступление, и вас может постигнуть самое суровое наказание, вплоть до казни. Если хотите жить, то должны без всяких условий согласиться на безоговорочное сотрудничество с нами. Ответ буду ждать ровно час.
Американец выждал, пока блондинка переведет, и повернулся к дверям. Но его остановил Леонов:
— Одну минутку, господин хороший.
Американец остановился. Антон чуть приподнялся на локоть и продолжал:
— Вот что мы вам скажем: вы не теряйте целый час на ожидание ответа, а катитесь отсюда сразу же. На измену Родине мы не пойдем ни через час, ни через год.
Женщина криво ухмыльнулась и перевела. Американец молча вышел. Хлопнула дверь, лязгнули запоры, и в комнате повисла гнетущая тишина.
Через несколько минут ее нарушил Николаев. Он со стоном придвинулся поближе к Леонову, спросил:
— Как думаешь, что они будут делать?
— Мне до лампочки, что они будут делать, — почему-то со злостью ответил Антон и вдруг предложил: — Послушай, Леша, давай, когда придет к нам еще кто-либо, бросимся на них, вцепимся руками в горло, а там пусть что хотят, то и делают, зато еще парочку негодяев на тот свет отправим. Все равно нам от них не вырваться, а жить в плену — совесть не дает!
Николаев грустно улыбнулся.
— О чем ты говоришь, братуха? На кого мы сможем броситься, если даже подняться не в силах.
Леонов молчал. От понимания своего бессилия ему хотелось плакать, и стон отчаяния вырвался из его груди.