Пальцы Берната, машинально перебиравшие камушки под ногами, нервно сжались в кулаки. Он взял один камень, и бросил его вдаль с такой силой, что тот, упав, раскололся вдребезги. Я понял, что он хочет этим сказать. У меня тогда тоже появилось желание ударить этого Раймонда Пейре, потому что трясти его было бесполезно. Ударить. Попытаться разбудить его, разжечь в нем хоть какую–то искру мужества и веры. Но он был как тряпка.
Позже я заметил, что он вновь обрел нечто вроде лихорадочного авторитета у женщин своей семьи, да впрочем, и у всех растерянных верующих Арка. Я видел, что этот Раймонд Пейре — Сабартес весь охвачен лихорадкой тайных переговоров, которые велись заговорщическим шепотом, что он, как привязанный, ходил по пятам за Раймондом Гайродом, бальи сеньора. Где–то через неделю он сказал мне придти к нему, когда стемнеет. И там, в его доме, я встретил практически всех верующих Арка. Все они там были, преданные друзья добрых людей, среди которых еще совсем недавно я чувствовал себя как среди братьев и сестер. И которых я любил так, что даже хотел провести свою жизнь среди них, ты же знаешь об этом, Бернат. В счастливой долине. Они все были там, собрались вокруг Раймонда Пейре, его жены Себелии и Госпожи–матери. Мой старый товарищ Гийом Эсканье, его сестра Маркеза, очаровательная Маркеза, с мужем Гийомом Ботолем, и бальи Раймонд Гайрод, и Бернат Видаль, и Раймонд Маулен, и Раймонд Марти, и даже Фойссет, мельник из Кубьер, и даже этот клирик из Риу эн Валь, который был другом доброго человека Жаума. Я бы хотел, чтобы ты видел их физиономии, Бернат.
У них были печальные лица — тусклые, замкнутые, невыразительные. А иногда они хмурили брови, а подбородки их дрожали. Я чувствовал почти обжигающий, устремленный из–под чепца прямо на меня взгляд Себелии Пейре, исполненный пронизывающей злобы. А кто бы узнал очаровательную Маркезу? Лоб нахмурен, глаза бегают, губы поджаты. Она утратила всю королевскую осанку, прячась за спиной своего брата, Гийома Эсканье. И сам Гийом Эсканье, онемевший, осунувшийся, он закусил губу и пытался не смотреть мне в лицо.
Бернат — я знал — понимает меня с полуслова. Я смотрел на них будто издалека, словно из другой жизни. Я больше не принадлежал им, а они больше не были моими. Они напоминали марионеток, я понимал, что их объединяет страх и стыд, но при всем этом от них исходила какая–то холодная уверенность. Они уже приняли решение: они пустились в путь той же ночью. Это был долгий путь — они должны были пересечь весь Лангедок, спуститься в долину Роны, пройти через города, даже названий которых ни ты, ни я никогда слыхом не слыхивали. Достичь великого города Лиона, где тогда находился понтификальный суд. Выиграть время. Получить у Монсеньора Беренгера Фредоля, главного исповедника папы, письма об отпущении грехов, которые могут защитить их от преследований инквизитора Каркассона. Этот мудрый совет дал своему бальи Мессир Жиллет, и они отчаянно ухватились за эту соломинку, за этот последний шанс, который они боялись упустить!
Раймонду Пейре — Сабартес, спросившему меня еще раз от имени всех собравшихся, не хочу ли я присоединиться к ним, я тогда просто ответил, что не имею ни средств, ни желания. Мало того, я даже нарушил их елейную атмосферу лицемерного сокрушения своими меркантильными интересами. Я сказал ему, что хорошо было бы, если б перед Вашим бегством, Вы заплатили мне те шестьдесят су, которые должны еще с тех времен, как я стал у Вас пастухом. Но я, разумеется, согласился заняться всеми их несчастными животными столько времени, сколько потребуется; пасти их вместе с отарами Раймонда Пейре и Раймонда Маулена. А они уже собирались. Вся эта отара кающихся верующих. Они отправились еще до рассвета, на мулах Раймонда Пейре. На следующее утро мессир Жиллет де Вуазен, сеньор Арка, наложил секвестр на их отары. Слушай внимательно, Бернат. Он публично обязал меня стеречь всех этих овец, под его защитой и покровительством, с помощью юного слабоумного Маулена. Больше он мне ничего не сказал, но я и так все понял. Это было единственным средством избежать того, чтобы в отсутствие кающихся инквизитор Каркассона не наложил бы свою руку на их стада, и между прочим, чтобы он не особо интересовался пастухом этих стад, то бишь мной. Он ведь мог доверить пасти эти стада любому пастуху из Арка, лучшему католику, чем я. Я прекрасно знал, что означают эти действия мессира Жиллета по отношению ко мне. Эффективную, но молчаливую защиту. Которая продлится до тех пор, пока не вернутся наши кающиеся.