Три месяца. Эта странная ситуация длилась три месяца, всю осень, ведь кающиеся не возвращались в Арк до самой середины декабря.
Из предосторожности я старался жить на горных пастбищах долины, бродя по полям, которые удобряли животные. Чаще всего я спал вместе с отарой, всё откладывая срок возвращения в загоны для скота, для зимовки и окота. Приходя в Арк запастись провизией, я вежливо здоровался со всеми людьми, которых встречал, но избегал втягиваться в беседы или заходить к кому–нибудь домой. Однако люди, которых я видел, не были мне так уж близки. Я внезапно осознал, что мы, жители Арка, всегда были разделены между собой. Люди из Сабартес водили знакомства только с теми людьми из Разес, на которых можно было положиться. А теперь для меня было слишком поздно — и опасно — искать в Арке новых дружеских связей. Кто знает, какое из этих молчаливых семейств уже готово донести на меня, как на соучастника тех, кто бежал, чтобы признаться? Однажды я вновь зашел в дом Раймонда Пейре. Там была только Госпожа мать с погонщиком мулов Каталой и маленькой Бернадой, глядевшей на меня испуганно. Они приняли меня радушно. Старая дама была печальной. Убитой горем.
— Я вижу, что мне уже не достичь счастливого конца, — говорила она иногда и опускала голову.
Стало слишком трудно приводить добрых людей. Слишком опасно искать с ними связи. В Разес у них остался единственный или почти единственный проводник, Пейре Монтани из Кустауссы, со дня на день ожидавший, что нападут и на его след. Сами добрые люди временно ушли в Сабартес или Тулузэ.
Один или два раза я сопровождал Амиеля из Перль и Раймонда из Кустауссы, когда они шли из Сабартес. Это было ночью, посреди большой опасности. Для меня же не было большей поддержки и утешения, чем братское общество этих беглецов, добрых людей. Я прекрасно знал, что они были моим спасением, а не погибелью. Добром для моего сердца и души. Но они не смогли прибыть достаточно быстро, чтобы помочь старой Гайларде Эсканье, которая умерла однажды вечером, когда болезнь вновь вернулась к ней. Умерла очень быстро, без утешения и молитв, оплакиваемая только самой младшей дочерью Эксклармондой и сопровождаемая причитаниями соседки, Госпожи матери. Она не дождалась ни сына Гийома, ни дочери Маркезы, ушедших далеко, на край света, чтобы просить прощения у папы и отречься от своей веры — чтобы спасти свое имущество. Я очень забеспокоился, когда юная Эксклармонда бросилась мне на шею, дрожа и плача, словно в поисках Бог весть какого утешения. Я почувствовал такую тоску по чьим–то теплым объятиям, такую жажду радости, такое стремление забыться. Всё мое тело напряглось от желания. Однако я все же нашел в себе силы разжать руки, которые и так слишком сильно ее прижали.
В октябре месяце я встретился с братом Раймондом Маури и шурином Гийомом Марти, мужем моей сестры Раймонды. Они были на зимних пастбищах, недалеко от Арка, на плато Лозадель, с отарами из земель д'Айю. От них я узнал, что Бернат Белибаст уже побывал в Монтайю и передал все последние новости. Отец очень беспокоился обо мне. Гийом и Раймонд убеждали меня доверить им моих овец, которых они присоединят к собственным отарам, а когда потеплеет, отведут в Сабартес — а то мало ли что может случиться. Это было мудро. Никто в Арке не обратил на это внимание. Я оставался там, под внимательным наблюдением и осторожной защитой мессира Жиллета, обязавшего меня заботиться об отарах ушедших. На эти отары он покамест наложил свою господскую руку. Овцы, отмеченные крестом и кругом, овцы, отмеченные змеевидной буквой S — отметки уже едва виднелись среди густой, отросшей за зиму шерсти. Предвидя возможные проблемы, я подумывал о том, что неплохо было бы отнести Катале, ткачу Арка, шерсть от моей отары, которую я еще не успел продать, но уже выпряденную и уложенную в мотки.
От своего брата Гийома Маури, однажды вечером провожавшего в Кустауссу доброго человека Амиеля из Перль, я узнал также, что мой друг Бернат теперь вместе со своим братом Гийомом Белибастом и добрым человеком Фелипом в Тулузэ или Альбижуа. Что отныне он на службе у Церкви, и тоже теперь приходит ночью. Когда я услышал, как он говорит о Бернате, меня внезапно пронзила резкая боль, и я почувствовал укоры совести. На следующий день я рискнул пойти в Кубьер, где дом Белибастов стоял закрытый и заколоченный досками, а загоны для скота пустовали.
На Кавалья, старшая сестра Берната, только чудом не попавшая под следствие, узнала меня, стоя в дверях дома своего мужа, и показала мне, где я могу найти их старую мать. Она жила там, в борде, с невестками и внуками, в полной нищете, нуждаясь во всем, и с ужасом ожидая нового вызова от инквизитора для выслушивания приговора. Но еще больше женщины переживали за судьбу троих мужчин, старого Эн Белибаста и двух его сыновей, Раймонда и Арнота, которых так и не выпустили. Они и дальше находились под следствием в застенках Мура Каркассона. К своему удивлению, когда я попробовал сказать пару слов о Гийоме Белибасте, то увидел, как Гайларда, его жена, бросила на меня резкий и злой взгляд. Я с печалью подумал о прекрасном столе добрых верующих, за которым я еще не так давно сиживал — или, как они любили говорить, о столе «бывших сарацинов» — и выложил перед тремя женщинами всё, что я мог принести — немного муки, корзину непряденой шерсти, трех куропаток, которым я уже свернул шеи, и вытащил из кошеля несколько монет, чтобы помочь им выжить. Я пообещал им вернуться, когда смогу. Только смогу ли я?