В конце месяца апреля мы достигли Сабартес. Гийом Кортиль, который был родом из Мерен, возликовал. А меня разрывали противоречивые чувства — счастья и озабоченности. Когда мы входили в город Акс, весеннее утро было омыто дождем, и зеленоватый свет поднимался над лугами, лесами и рощами. Я с нежностью, и даже с какой–то глубокой любовью провожал взглядом эти бесконечные отары с красиво изогнутыми рогами и тяжелыми шерстяными шубами, в длинном руне которых уже почти не виднелись отметины Бертомью Бурреля — трезубец. Могучая река овец струилась вниз. Во главе ее, вместе с несколькими козами, гордо выступали круторогие бараны. Мы, Гийом и я, кричали что есть мочи, объявляя умолкшему городу о своем возвращении, а город затаился, ожидая нас. И вновь я поднял голову к небу, и бросил клич, чуть не сорвав себе глотку, и тоска охватила мое сердце. Я хотел знать, что ожидает меня. Что с моими близкими? Куда — или когда — на этот раз обрушатся ястребы Инквизиции? И тяжелые мысли о земле д'Айю поплыли передо мной, словно черные тучи перед весенней грозой.
Я вскоре увидел, кто меня ждет в Сабартес. Первым человеком, проявившим ко мне истинное участие и выказавшим удовольствие меня видеть, была Мондина, маленькая служанка дам этого дома, На Эксклармонды и ее невестки Беренгарии. Мондина была родом из Монтайю — дочь Берната Изарна, доброго верующего. Она всего лишь несколькими годами была старше моей младшей сестры Гильельмы. Я всегда называл ее Мондиной; она не обладала ни полнотой, ни приятными округлостями, чтобы ее респектабельно называть Раймондой. Я всегда подсмеивался над ее живой мордашкой, острыми плечами, слишком тонкой талией и лукавыми взглядами. Она протянула ко мне обе руки, и я по–дружески расцеловал ее в обе щеки. И вскоре я заметил, что она пытается следовать за мной всюду, куда только можно.
На следующий день после моего прибытия, когда настал вечер, я оставил животных в загоне, тщательно запер овец в овчарне, и поднялся в город. Но мне уже не сиделось на месте. Беспокойство грызло меня и звало в горы, в дорогу. А ведь еще целых два месяца до дальних выпасов.
Однако в этот вечер Бертомью попросил меня вернуться пораньше, чтобы помочь ему. Он ожидал гостей, притом многочисленных; женщины с утра готовили, а в фоганье все так толклись и бегали, что я решил заняться чем–нибудь вне дома. Я пошел в маленький дворик, выходивший на улицу; там можно было вдыхать вечерние запахи города. Чтобы чем–нибудь себя занять, я стал рубить дрова на растопку. И тогда ко мне пришли. Он был еще почти ребенком, Бернат, младший сын На Себелии, подруги добрых людей. После моего прибытия я избегал наносить визиты даме. Мое присутствие было слишком компрометирующим, весь Акс знал, что я скрываюсь от Инквизиции.
— Вас хочет видеть моя мать, — сказал мальчик.
Я не колебался ни секунды, положил топор и пошел за ним. Я вошел в дом один, а мальчик остался за дверями, на страже.
Когда я спрашивал себя, кто же ожидает меня по возвращении в Акс у На Себелии Бэйль, то оказалось, что реальность превзошла самые смелые мои надежды — там был друг, почти брат, да еще и в обществе доброго христианина. Бернат Белибаст. Бернат, исчезнувший где–то между Альбижуа и Тулузэ, в служении подпольной Церкви. Вместе с добрым человеком Фелипом де Талайраком. Они оба сидели бок о бок на лавке, одетые в темное, и их тени то разъединялись, то сливались в одну в красноватых отблесках жара от очага и колеблющемся свете масляной лампы в высокой фоганье На Себелии. Госпожа дома стояла у очага и готовила что–то, пахнувшее одуряющее вкусно. Когда Бернат меня увидел, он вскочил, и его глаза засияли. Но в первую очередь я должен был приветствовать доброго христианина, с уважением и любовью. Три месяца я не был в присутствии Добра. Трижды он благословил меня, и трижды мы обменялись поцелуем мира. И я сказал себе, что не хотел бы никогда утратить этот внутренний свет, ни на каких дорогах.