— Я буду молиться Богу за тебя, чтобы Он сделал тебя добрым христианином и привел тебя к счастливому концу.
Неужто правда, что отныне Гийом Белибаст следует дорогой Праведности и Истины добрых христиан — той самой, которая ведет на костер?
Бернат еще остановился возле меня на миг в сером свете, отражавшимся в бликах на воде. Короткий отдых, час или два сна возле моего костра, совершенно изменили его лицо. К нему снова вернулись мужество и решимость, и даже зажглась какая–то искра радости.
— Мы еще встретимся, Пейре. Кто знает? Может быть, в Тортозе?
Они сняли обувь и закатали штаны до колен. Один из них издал сдавленный смешок, коснувшись ногой ледяной воды. Они исчезли в темных волнах реки. Растворились, как рассеивалась ночь. Они ушли в Русильон. Но мне очень хотелось верить, что я снова буду с ними разговаривать.
Мы еще встретимся, Бернат…
Хмурый ветер облеплял на мне одежду, пока я возвращался к своим овцам. Небо загорелось цветами зари, разрывая мне сердце. Жаум из Акса. Юный святой, который всегда будет проповедовать для меня в голосе ветра. И я поклялся ему, что не сверну с пути. Что я останусь верным.
ГЛАВА 28
АПРЕЛЬ-МАЙ 1309 ГОДА
«Причиной этого ареста послужило то, что в то время еретика Гийома Белибаста посадили в Мур Каркассона, и он оттуда бежал. И он встретил Пейре в том месте, где тот пас овец, и Пейре дал ему приют. А через два дня после того Пейре арестовали. Но его ни в чем не уличили, и он ни в чем не признался: поэтому, как он мне сказал, его выпустили».
Как это ни странно, встреча с друзьями–беглецами и весть о смерти на костре доброго человека Жаума, вовсе меня не запугали, а вырвали из мрачного и все более тяжелого оцепенения, начинавшего охватывать меня. Смерть этого юного святого укрепила мою решимость. И я сказал себе, что никогда не буду заключать никаких пактов с этим недостойным миром, его отвратительными властями и злобной Церковью. Я уже пообещал это в шуме ветра, в память о добром человеке, мученике, который ныне пребывает подле Отца Небесного. Но я обещал это и памятуя об упорстве тех, кто был далеко, в глубине каркассонских застенков — Гийома Бенета, Раймонда Белибаста, На Себелии Бэйль — в память о страданиях и мужестве всех своих друзей, попавших в руки Инквизиции.
Через несколько дней отара прибыла к границам Планезес.
В тот вечер, когда с церковной колокольни раздавался оглушительный перезвон, я, по своему обыкновению, стоял, прислонившись к скальному массиву, откуда можно было обозревать всю деревню, и растирал в пальцах осколки слюды. Вскоре всем нужно было идти в церковь, верующим и другим, пастухам из Сабартес и людям из Планезес, — исполнять пасхальную повинность. Теперь стало слишком опасным привлекать внимание и пытаться избежать этого, даже если мне и было противно такое лицемерие. Все мы будем стоять в церкви и, задрав голову, петь что есть сил, а каждый будет думать о своем. Какая разница, кто заглянет тебе в душу? Например, можно было думать об апостолах, которых и сегодня преследуют в этом мире, как и в те времена, когда это происходило с Господом Нашим и Его учениками. Или можно было думать о Страстях. Распять или сжечь — какая, собственно, разница? Издалека я видел дом Гийома Андрю, стоявший рядом с домом его брата, Эн Пейре. Там суетились какие–то человеческие фигуры. Они шли ко мне, звали меня. Это был Гильот, старший сын Пейре Андрю. Он подбежал, и сказал, задыхаясь:
— Идем быстро, Пейре, за тобой пришел бальи вместе с попом и человеком архиепископа. Они привели солдат.
Я не мог и не хотел скрываться. Арнот, бальи деревни, кум братьев Андрю и мой приятель, имел с собой письма Мэтра Жирарда, прокурора архиепископа Нарбоны, которые громко зачитал священник. Позали них стоял человек с горделиво поджатыми губами: это был заместитель прокурора. За его спиной топтались трое солдат из отряда Фенуийиде. Меня весьма безапелляционно вызывали свидетельствовать перед епископским судом. На площадь Сен — Поль–де–Фенуийет через десять дней, в присутствии сеньора. Я дал слово прибыть туда в означенный день, и бальи вызвался быть гарантом за меня. Трое солдат расслабились. Им не надо было уводить меня силой этим вечером.
Когда блюстители порядка удалились, мы все собрались в доме Гийома Андрю. Все смотрели на меня. Мой приятель Арнот де Н’Айглина, бальи, спросил, известно ли мне, почему архиепископ вызывает меня свидетельствовать перед своим судом. Неужели из–за ереси? Ведь именно ересь подлежит компетенции епископского трибунала, обычного, как его называют. Архиепископ Нарбоннский не сеньор этих земель — это ведь не Кубьер, и не Терменез. Здесь, в Фенуийиде, земля короля Майорки, и епископ имеет тут исключительно религиозную власть. Потому он заводит дела на этих землях только в вопросах о ереси, поскольку эти места находятся вне юрисдикции Каркассона. В области ереси власть архиепископа является верховной и исключительной, он может требовать применения сил правопорядка. Привлечения солдат сеньора. Арнот дружески положил мне руку на плечо. Чего от меня хочет Мэтр Жирард? У меня были кое–какие соображения по этому поводу. Трое моих друзей–беглецов, которых выслеживали от самого Каркассона, и, скорее всего, кто–то донес о моей встрече с ними. Я осторожно начал говорить со своими товарищами — языком намеков. Я знал, что этого достаточно. Нужно было, чтобы они сказали, что меня постоянно видели в деревне, всю прошлую неделю, каждый вечер.