– Думаете, ее это волнует? – засмеялся Мэзерс. – Когда вы собираетесь попробовать насчет Кемпа?
– Через пару часов. Санчес сказал, что они вернутся к восьми. Я набавлю ему еще немного времени.
– Я вам сейчас нужен для чего-то еще? Вы получили жучок, вы получили Санчеса. Думаю, я могу раскланяться.
– Я не уверен, насколько надежно я буду себя чувствовать без вас, – сказал Кэлли. – Мне бы все же хотелось иметь возможность позвонить вам.
– Я могу перевести вас на льготный тариф. Половина ежедневного гонорара. Я, возможно, не всегда буду на месте точно в тот момент, когда вам понадоблюсь, но время от времени буду заходить. Если возникнет какая-нибудь проблема, оставьте мне сообщение. Завтра я должен провести некоторое время с моим малышом, но я буду заглядывать к себе.
– Так вы женаты, – протянул Кэлли.
Он не мог себе представить Мэзерса в этой роли: пасующего футбольный мяч какому-то ребенку со скрепами на зубах, одетого в смешной фартук и жарящего мясо на семейном пикнике, мирно спящего под бочком у одной и той же женщины каждую ночь...
– Был женат. В общей сложности семь лет.
– И что же случилось?
– Я был полицейским, когда мы поженились. Ей такая жизнь пришлась не по нраву. Ну, вы знаете, как это бывает.
Кэлли с трудом подавил желание расхохотаться.
– Ненормированный рабочий день, работа по ночам... – сказал он, но не упомянул ни о чем из собственной ситуации, потому что ему хотелось услышать побольше о том, как это было у Карла.
– Ну да, это... Люди, с которыми ты общаешься: и друзья, и враги... Дело в том, что часто бывает трудно отличить их друг от друга. Но главным образом, я думаю, дело в одиночестве.
– А сколько лет ребенку?
– Десять. – Казалось, что Мэзерс закрыл эту тему. Потом он добавил: – Я даже ушел из полиции, пытаясь сохранить наш брак. Первые два дела, которые я расследовал, – розыск пропавших. Ну в этом нет ничего необычного: у ребятишек из северных городов вместе с зубами прорезается и расовое сознание, и вот они изобретают нечто под названием «Истинная Америка», слоняются по резервациям, выискивая там духов чьих-то предков, черт бы их подрал! А третий случай – это вообще черт знает что. Один парень спит с женой своего приятеля, и вот как-то раз, ничего не зная, он где-то еще на стороне подхватывает триппер. Жена его приятеля, не зная об этом, тоже получает его и передает мужу. Ну и очень скоро все узнают об этом. – Мэзерс захихикал и вскоре уже хохотал во весь голос. – Господи, да мы ведь никогда не знаем, с чем утром проснемся. Так или иначе, у этой жены возникла воистину остроумная идея. Она обвинила своего мужа в том, что он трахается где-то на стороне, и наняла меня, чтобы я доказал это. Может, он где-то и трахался – этого я не знаю. Но прежде, чем мне удалось зарыться в это дело поглубже, этот самый парень явился ко мне домой. Меня там не было, а вот жена и сынишка были дома. Парень был пьян и рассержен. С учетом этого, я не могу его в чем-то обвинять. Ну, он разбил у меня в доме несколько стекол и перепугал жену и сынишку до смерти, пока не явился Тайлер Век и не охладил его пыл. Но в результате моему браку он нанес ущерба больше, чем моему дому: через пару дней жена ушла вместе с сынишкой. – Со времени своего появления Мэзерс выкурил уже пять сигарет. Он закурил шестую и, выдыхая колеблющийся поток дыма, сказал: – Глупо это как-то все получилось, теперь вот она живет с Тайлером. Попробуй разберись в этом!
Девушка во внутреннем дворике лежала на спине, когда солнце рассталось с ней окончательно. Она села и вслепую потянулась к застежке бюстгальтера. При этом всего на мгновение ее груди оказались на виду. Девушка продела палец под каждую из сторон трусиков, разглаживая их на крестце, а потом не спеша направилась к двойным стеклянным дверям, пересекая весь дворик. Кожа ее была бледно-кофейного цвета, узкая талия покачивалась, и бедра вихлялись при движении.
– Я лучше пойду, – помотал головой Мэзерс. – А то я что-то начинаю ненавидеть свою жизнь.
Кэлли набрал номер и подключился к разговору почти немедленно. Мысленно он поблагодарил Айру Санчеса. Кто-то еще пустится в поиски новой жизни. У Кэлли ушло не более нескольких секунд на то, чтобы решить, какой из голосов принадлежит Кемпу. Он беседовал с мужчиной, говорившим резким, гнусавым голосом. Кэлли представил одежду, подобающую такому голосу: отлично сшитая, дорогая, ненавязчивая... Этот голос произнес:
– ...Буду иметь в виду, конечно. Я должен предупредить вас, что есть и другие, которые интересуются этой вещью.
– А если через три дня? – спросил Кемп. Голос его был медленнее и глубже.
– Это было бы отлично. – И затем мужчина назвал адрес в Манхэттене, название своей галереи, сделав это дважды, чтобы убедиться, что Кемп его верно понял.
– В три часа, – предложил Кемп.
Последовало молчание, и Кэлли услышал резкий шелест перелистываемых страниц. Затем собеседник Кемпа сказал:
– Меня это устраивает, – и сделал паузу, вероятна записывая. Потом он сказал: – Она должна была пойти на аукционную продажу, вы ведь понимаете это?
– У вас есть стартовая цена?
– Разумеется.
– Мы потолкуем об этом, мистер Брайант. А больше всего мне хотелось бы увидеть этот эскиз.
– Я понимаю. Значит, до трех часов в пятницу.
Затем трубку повесили, и послышался другой разговор. Голос Кемпа был слышен не менее ясно, чем во время телефонного разговора. Он сказал:
– Я поеду в Нью-Йорк в среду. Есть кое-что еще, о чем надо позаботиться.
– Вернешься вечером в пятницу? – спросил, как полагал Кэлли, Генри Глинвуд. Его легкий голос ритмично понижался в конце слогов.
– Да.
– Он не назвал цену?
– Нет. Но он пока и не должен был. У меня уже были сделки с Брайантом раньше. Он сделал ошибку, подпустив меня к начальной стадии, когда предлагал Писсаро. Я гарантировал стартовую цену до тех пор, пока не получу последнего отказа, а он выставлял на аукцион эту картину. Другие покупатели разузнали, что я мог бы перекрыть предлагаемые ими цены, и никто не пришел на торги. И я купил картину по цене своего первого предложения.
– Это ты сам дал знать другим, – сказал Глинвуд.
Смех Кемпа был полон неподдельного наслаждения. Отсмеявшись, он сказал:
– Он это подозревал, но, конечно, не смог бы доказать.
– Стало быть, он тебя недолюбливает.
– Так он и не обязан меня любить. Он любит мои деньги, и этого вполне достаточно.
После паузы донесся звон бокала о бокал.
– Не клади туда льда, – сказал Кемп и чуть позже добавил: – Отлично, Генри.
– Пятница, – сказал Глинвуд. Он высказал предположение насчет времени полета, и Кемп согласился с ним. – У меня есть для тебя кое-какие документы на подпись. Долевые передачи.
– Завтра.
Последовал стук бокала, поставленного на стол, а потом захлопнулась дверь. Оставшись в одиночестве, Кемп издал тихий вздох, за которым последовал заглушаемый одышкой смех. Эти звуки как бы говорили: Глинвуд мне нужен, но он мне надоел. Послышались шаги по деревянному полу, потом ноги вступили на ковер, и шаги стихли. И в этой тишине раздались первые звуки концерта для флейты, переливчатые и удивительно ясные.
Кэлли повесил трубку, а потом набрал номер Майка Доусона. Доусон ответил только на четырнадцатый звонок. Голос его звучал так, словно он был под водой.
– Только, пожалуйста, не спрашивай меня, – сказал Кэлли, – знаю ли я, который час.
– Я уверен, что ты совершенно точно знаешь, который час, ублюдок.
– Ты один?
Последовало молчание, означавшее, что Доусон либо рассержен, либо позабавлен, возможно, и то и другое вместе.
– Я ведь красивый парень, – сказал он. – У меня еще сохранились все волосы и большинство зубов. Но из этого не следует, что моя жизнь – это марафонский забег, состоящий из отчаянного траханья.
– По слухам, дело обстоит несколько иначе.
– Ну, что стряслось? – засмеялся Доусон.
– А я как раз именно это и собирался у тебя спросить.