У меня, должен вам сказать, была такая сыскная манера: первым делом — не выпустить преступника из города. Состав у нас был большой — следить за городскими окраинами, значит, ничего не стоило. Вторым делом — я принимался допекать знакомых преступника, и так, бывало, надоем им обысками, что, оберегаючи свою шкуру, они родному брату отказали бы в пристанище, если бы я его разыскивал. А одно какое-нибудь теплое местечко возьму, да и оставлю как будто вне подозрений. Преступник сунется туда-сюда — везде ему отказ, нет приюта; придет в мое намеченное местечко — «милости просим! прячься, сколько хочешь! здесь тебя и не думали искать!» А я и — тут как тут с городовыми.
Вот таким-то именно способом гонял я Федора по городу из квартала в квартал и затравил его вконец. Ловок он был прятаться, но мы его так прижали, что даже любовница отказала ему в убежище, и с отчаяния он совсем одурел — показался днем на улице. Разумеется, до первого перекрестка не дошел, как Фролов, мой сподручный агент, сцапал его за шиворот. Но Чеченец не сробел, хватил Фролова закладкой по темени и — поминай как звали! Словно сквозь землю провалился. Случилось это как раз в самый сочельник, утром. Хоть Федька и пропал без вести, но я понимал, что из квартала, где вся эта история произошла, он никак не мог уйти: уж очень хорошо мы его оцепили. Значит, думаю, птица в клетке. Куда ж бы это она запряталась? Пораскинув умом, решил, что некуда Чеченцу деваться, кроме как — к Евгении: жила по близости одна такая старуха, имела собственный домишко, давала деньги в рост и торговала всяким старьем; не отказывалась купить и краденое. У нас она была в сильном подозрении, но улик на нее не имелось, а «не пойман — не вор». Обыскали мы домишко и двор Евгении и ничего не нашли: однако мое убеждение не поколебалось, — так вот и говорит мне тайный голос: «Здесь Чеченец! здесь». Хорошо-с. Хоть обыск и не дал ничего определенного, однако я оставил самых надежных из своих молодцов исподволь следить за торговкиным двором, а сам пошел в участок. Часу в шестом прибегает за мною Фролов.
— Андрей Иванович! штука! Помните караулку у Евгеньиных ворот?
— Ну?
— Старуха говорила, будто там никто не живет, что она и развалившаяся, и такая-сякая…
— Да ведь и правда, что развалюга. Мы ее осматривали. Где там спрятаться человеку?
— А вот подите же: я не я, если там сейчас не вспыхнул огонек… словно кто-нибудь спичку зажег…
— Ты не врешь?
— Чего мне врать?! Я тихим манером приставил к воротам Сидорова с Поликарповым, а сам побег донести вам.
Я повторил обыск. В караулке никого не было, но — уж и не знаю, как вам это объяснить… как-то пахло живым человеком! Здесь Федька, непременно здесь… а где? четыре стены да печка — вот вам и вся караулка. В сверчка, что ли, оборотился он, разбойник? И вдруг вспала мне на ум одна мысль…
Я оставил Фролова с людьми в караулке, а сам обошел вокруг ее и вижу: позади караулки — помойка, между помойкой и соседским брант-мауэром валяются две доски. Меня взяло сомнение: зачем тут быть доскам? Приподнял одну, а под нею — яма. Эге!.. Пощупал ногой — глубоко. Так и есть: из-под караулки устроен лаз. Недаром про Евгению болтают, будто у ней находит приют всякое жулье.
Опустился в яму, ощупываю, — велика ли, где ход в караулку, — вдруг земля подо мной осыпалась, и я полетел вниз.
Встал на ноги и вижу — погреб. На полу стоит жестяная лампочка, возле нее разостлано рядно, а на этом рядне сидит на корточках человек и целит в меня из двухствольного ружья. Да чего там целить, когда между нами едва сажень расстояния и ружье чуть не упирается мне в грудь! В кармане у меня был револьвер — отличный самовзвод. Но сунуть руку в карман — это момент, направить дуло на разбойника — другой, а у него уж и прицел сделан, и курки взведены, остается только палить при первом моем движении. Думаю: закричать разве? Ну, хорошо, закричу я; а он сейчас же и ухлопает меня, да, взяв мой револьвер, получит в свое распоряжение еще шесть выстрелов: на всю мою команду хватит!.. Словом, как ни верть, все в черепочке смерть! Шабаш! умирать надо!
Все это, Ипполит Яковлевич, я обдумал до того быстро, что и сам не пойму, как такая орава мыслей поместилась у меня в голове зараз. Как только я увидел, что спасения нет, мне даже досадно стало, до злости горько: чего же еще Федька ломается, тянет время? Зачем не стреляет? А всего-то — понятное дело — много-много секунды две-три промелькнуло с тех пор, что я провалился в подкоп.