— Вы не можете понять, что я выстрадал в эти часы. Но вам достаточно одного слова, чтобы заставить меня забыть все эти мучения. Берта, я хочу вам верить… Часто внешность обманывает… Оправдайтесь!
— Как?
— Сказав мне, зачем вы ездили на Королевскую площадь.
Что могло быть хуже положения бедной девушки? Слово, данное матери, запрещало ей открывать Этьену свое настоящее имя.
Берта сделала над собой героическое усилие и ответила почти твердым голосом:
— Гордость запрещает мне оправдываться перед тем, кто сомневается во мне… Мне нечего вам сказать… Я презираю ваши обвинения!
— Но разве вы не видите, что вам стоит сказать одно слово, чтобы я упал к вашим ногам, умоляя о прощении?!
— Я не скажу этого слова!
— Она меня не любит! — прошептал в отчаянии Этьен, ломая руки. — Она никогда меня не любила! Все кончено!!
Эти слова и тон, которым они были сказаны, взволновали Берту до глубины души, и на одну минуту решимость ее поколебалась. Любовь едва не победила долг.
«Я вас всегда любила, — готова была она сказать Этьену. — И буду любить до конца моей жизни! Не сомневайтесь во мне! Сейчас вы все узнаете!»
Но в эту минуту в соседней комнате послышался голос мадам Леруа, которая была удивлена длинным и таинственным разговором.
Берта опомнилась.
— Сейчас, мама, — сказала она. — Я сейчас приду к тебе.
И, обращаясь к доктору, прибавила:
— Если вы думаете, что я не имею больше прав на ваше уважение, я очень об этом сожалею, но ничего не могу сделать… Поэтому прошу вас впредь не задавать мне вопросов… Я не буду отвечать.
Невозможно выразить, каким ледяным и презрительным тоном были сказаны эти слова.
— Мадемуазель, — прошептал доктор, — вы жестоко наказываете меня за то, что я слишком прав. Все кончено! Мои мечты разбиты… Я вас более не увижу…
— А вы забыли про мою мать, доктор? — сказала тревожным тоном Берта. — Неужели вы не станете лечить ее?
— Оставим вашу мать! Не бойтесь… Я знаю свой долг и выполню его… Но, увы! Все скоро кончится.
— Что вы хотите сказать?
— То, что дни вашей матери сочтены…
— Это неправда! Вы говорите так, чтобы напугать меня!
— Спаси меня Бог от такой подлости!
— В таком случае, вы ошибаетесь! Это было бы слишком ужасно. После брата — мать… И я останусь одна на свете… Нет, я не хочу верить… Нет!
— Я сказал правду.
— О Боже! Еще недавно вы надеялись…
— Да, надеялся… Но вы сами, посмеявшись над моей любовью, разорвали нить, привязывавшую к жизни вашу мать.
Берта зарыдала.
Этьен поспешно написал рецепт.
— Вот, — сказал он, подавая бумагу, — я приду сегодня вечером.
И он вышел.
На лестнице он остановился, задыхаясь от волнения, и слезы брызнули у него из глаз. Но это была лишь минутная слабость.
— Что же! — прошептал Этьен. — Рана глубока, но не смертельна. Нельзя вечно сожалеть о том, что презираешь. Я забуду.
И он пошел вниз по лестнице.
Тефер, помня слова герцога, тотчас после обыска явился на улицу Святого Доминика.
Герцог был дома. Он знал, что его достойный помощник придет с донесением, и ждал его с нетерпением.
Он думал, что, может быть, Тефер узнал уже что-нибудь и о сумасшедшей, внезапное появление которой так сильно взволновало герцога в прошлый вечер.
Было бы ошибкой предполагать, что сенатор успокоился. Напротив, он даже испытывал большие беспокойство и страх, чем накануне.
Правда, он считал себя избавленным от Рене Мулена, которому теперь не миновать продолжительного заключения, но из письма, найденного механиком, он узнал, что его бывшая любовница и сообщница Клодия Варни собиралась приехать в Париж…
Ее письмо содержало очень ясную угрозу шантажа. Может быть, она уже приехала. Может быть, она приготовилась уже выйти на сцену и демаскировать свои батареи.
Таким образом, избавившись от одного врага, сенатор встречал другого, гораздо более сильного и, стало быть, более опасного.
Как бороться против женщины, которая жила его жизнью и знала ее всю до мельчайших подробностей?
Эстер Дерие также занимала его мысли, но в гораздо меньшей степени. Она ничего не могла сделать, и теперь он пожимал плечами при воспоминании о своей вчерашней слабости.
Единственная действительная опасность шла от Клодии! Бывшая куртизанка, конечно, по-прежнему обладала дьявольским умом. Дух интриги, любовь к роскоши должны были быть в ней те же, что и прежде.
Какой враг подобная женщина! Однако у герцога было перед ней некоторое преимущество. Она не могла подозревать, что ему известен ее скорый приезд в Париж.
Он предполагал, не без основания, что Клодия, подумав хорошенько, решила не посылать ему письмо, чтобы захватить его врасплох.
Благодаря счастливому случаю, у него было время принять меры к обороне.
Когда Тефер явился, он был немедленно введен в кабинет сенатора. Выражение лица инспектора было далеко не радостным, но герцог этого не заметил.
— Ну что? — спросил герцог. — Были вы сегодня утром на Королевской площади?
— Да, господин герцог, вместе с начальником сыскной полиции.
— И он не заметил, что в квартиру уже входили?
— Нет, ничего не заметил.
— Значит, все отлично?
— Не смею утверждать этого.
— Почему?
— Потому что вчера после нас там был еще кто-то.
— Как вы это узнали?
— Очень просто… Бумаги и деньги, которые мы видели вчера в столе, сегодня утром исчезли без следа…
— Исчезли!…
— Да, господин герцог, в том числе и записка, вложенная вами в конверт с надписью «Правосудие!».
— И она тоже?
— Поэтому Рене Мулен сегодня менее скомпрометирован, чем вчера… Против него нет серьезных доказательств…
— Кто же, думаете вы, мог взять все это?
— Э! Боже мой! Да та женщина, которая позволила себе назвать господина герцога «убийцей»!
— Тефер, — сказал он, — это невозможно… Женщина безумна.
— Безумна!… Это мне кажется очень сомнительным… Я думаю, что она совершенно в своем уме и, кроме того, сообщница Рене Мулена.
— Это одна догадка!
— Нет, господин герцог, убеждение, основанное на неоспоримых доказательствах.
— Каких же?
— Господин герцог помнит, конечно, что вчера мы нашли письменный стол запертым?
— Совершенно верно.
— Мы оставили его открытым и, кроме того, второпях забыли на нем мой фонарь.
— Это правда…
— В одном из ящиков была довольно большая сумма денег, вероятно, все имущество Рене Мулена…
— Ну так что же?
— А то, что, увидев стол открытым, а деньги пропавшими, он даже не моргнул и, по-видимому, нашел все очень естественным. Из этого я заключаю, что, вероятно, он неизвестным мне образом успел поручить кому-нибудь сделать то, что было сделано… А кто же может быть этот «кто-нибудь», если не мнимая помешанная, которой наше необдуманное бегство помогло привести в исполнение свои замыслы?
— Тефер, вы, должно быть, правы.
— Я очень рад, что господин герцог разделяет мое мнение.
— Не нашли ли вы следов этой женщины?
— Да… и очень легко. Она живет в том же доме и слывет действительно безумной, но она, наверное, притворяется с какой-нибудь тайной целью, которую я непременно постараюсь открыть… Она живет с дальней родственницей, старухой, чрезвычайно эксцентричной.
— Знаете вы имя этой старухи?
— Амади… госпожа Амадис…
«Я не ошибся! — подумал герцог. — Это действительно Эстер Дерие».
— От кого вы узнали все эти подробности? — прибавил он вслух.
— От привратницы… Теперь, господин герцог, у всякого вопроса две стороны. Я сказал вам, что предполагаю, но я не непогрешим… Может быть, эта блондинка в самом деле безумна и только случайно зашла в квартиру механика. В таком случае можно предположить существование тайного сообщника Рене Мулена, который приходил после нас.