– Я, знаешь ли, друг, не такой уж и богомольный, – осторожно ответил по-русски князь Игорь. – Мне поп не для себя нужен.
– Слава Тенгри! – снова улыбнулся Кончак. – Конечно, гость в дом – Бог в дом, как у вас на Руси говорят. Да и у нас гость в юрте – первый человек, и гостеприимство – святое дело. Но… Я уж испугался, что ты очень долго хочешь пробыть у меня.
Игорь и себе усмехнулся, чтобы показать, что оценил шутку. Кончак тотчас принялся уверять его, что не шутит: он тотчас бы выпустил приятеля и свата, будь его воля, однако не может этого сделать, пока не разойдется ополчение, собравшееся со всей огромной Дешт-и-Кыпчак. А ханы сейчас пойдут на Русь, затем должны еще вернуться, разделить по справедливости русскую добычу и полон, попировать вместе… Кончак сказал, что ему не удалось уговорить главного своего соперника, Кзу Бурновича, ударить сомкнутым кулаком на Киев, чтобы разграбить и сжечь города Русской земли. Кза и с ним многие приморские ханы пошли на Посемье, рассчитывая на добычу в Путивле и окрестных селах и городках. Он, Кончак, о том глубоко сожалеет, однако не смог переубедить могучего Кзу отомстить именно Киевской земле, где множество половцев прошлой весною погибли и где были убиты его, Кончака, сын Тарлук и великий хан Кобяк Карлиевич. И все послушали Кзу и восхвалили его за мудрость и назвали великим полководцем, когда Кза сказал: «Зачем трудиться осадою Переяславля и Киева, если на Посемье дружины избиты или у нас в оковах, а их жены и дети – готовый нам полон?» Трудно было возразить на столь разумную речь, и если часть ханов пошла всё же за ним, за Кончаком…
Князь Игорь, не дослушав, заскрипел зубами.
Кончак, по-прежнему улыбаясь, добавил, что перед тем, как отпустить Игоря, он должен решить вопрос о выкупе. Нет, речь идет не о том стаде, которое он уже приказал отогнать удалому батыру Чилбуку. Ханы выставили русским князям требование выкупа за голову Игореву в две тысячи гривен, за прочих князей по тысяче. Выкуп огромный, кто спорит, даже и непомерный. Однако меньший нельзя было выставить: гривны должно разделить между главными ханами, потому что победа была совместной.
– Спасибо, друг, что хоть предупредил, – наклонил голову побледневший Игорь Святославович. – А попа я просил, чтобы детей наших обвенчать, как договаривались. Конечно, ты волен поженить их по вашим обычаям, я же не против. Однако для их душ будет полезнее, если и мой поп их обвенчает. И для моего Владимира полезнее, и для твоей Свободы, ей ведь жить придется среди православных.
Кончак не стал возражать. Сказал, что свату любопытно будет узнать, что его войско проломит дорогу на Правобережье и Киев через Переяславль, где сидит общий их враг Владимир Глебович. Заявил, что оставляет в распоряжение Игоря своего сокольничего с пятью нукерами, всеми соколами и всеми остающимися в стане своими конями. Игорь может охотиться с ловчими птицами, когда захочет, сколько хочет и где пожелает. Разрешил бы и бить дичь из лука, да ведь у друга левая рука всё еще болит. И он, Кончак, совершенно не боится, что друг его Игорь определит и запомнит место у речки Тора, где стоит его стан, чтобы привести сюда ратных. И если возникнет у его друга обычное для здорового мужа желание, достаточно приказать сокольничему – и приведет ему сокольничий Бюльнар, ту плутовку, её Игорь, наверное, запомнил, ту, из вежи на берегу Суурлия.
Тут, не дослушав Игоревой благодарности, хан легко поднялся на ноги, поглядел на друга смеющимися глазами и хлопнул в ладоши. Вошел нукер, подал господину с поклоном какую-то вещицу, завернутую в русское вышитое полотенце. Кончак полотенце развернул, позволил ему упасть под ноги на кошму – и протянул Игорю то, что тот уже никогда в жизни не чаял увидеть. Это была его любимая фляжка, отобранная Чилбуком при пленении, чуток только помятая и потяжелевшая.
– Доброе вино там, – пояснил хан уже в дверном отверстии вежи, открытом для него нукером, откинувшим полог. – И весь мой погреб твой. Сей муж тебе тож. Толмач. Показать винный погреб.
Кончак исчез. Игорь хотел было спросить его, удалось ли свату выкупить Владимира и как содержатся брат его и племянник, но посчитал для себя зазорным бежать за ханом, словно надоедливый проситель. Не хотелось ему и наблюдать, как ускачет из стана Кончак в окружении своих нукеров. Куда как любопытнее и полезнее было бы рассмотреть половецкий войсковой обычай, когда отправлял хан в поход целую орду, но и тогда князь не покинул вежи. И не потому, что боялся заклятий половецких волхвов, шаманов, чьи завывания доносились до него прежде, чем прозвучала напутственная речь Кончака (Господи, до чего же похожа была на те, что он сам произносил!) и зазвучала походная музыка. А почему не вышел? Не захотелось – и всё.