За тонкой стеной вежи прозвучало негромкое «Айда!», после небольшой заминки глухо ударили копыта и вскоре стихли. Испарился и Кончак, стало быть. Солнце только поднимается сейчас над степью – тогда, быть может, стоит хлебнуть вина да лечь досыпать? Заснешь тут – с такими новостями: Кза идет на Посемье, а Кончак на Русскую землю, и тем вроде бы одолжение, ему, Игорю, делает! Нукер, оказавшийся толмачом, всё торчит в веже. Отчего не уходит? Игорь ощущал, что приязнь, испытываемая им ранее к Кончаку и другим кыпчакам, такое себе незлое, даже благосклонное любопытство к их нравам и обычаям, что эти чувства исчезли и едва ли восстановятся в его душе после освобождения. Хоть и добр к нему Кончак – кто и когда так вольно содержал пленника?
– Я вижу, ты не узнал меня, княже, мой господине…
Игорь прищурился, и не так по неясному в полутьме желтому лицу, как по белому кожуху с красной золотой вышивкой и безупречному киевскому произношению русской речи узнал толмача, присланного на поле битвы к нему Кончаком. Да, и в этом проявил свою щедрость к нему заклятый друг и сват. Хотя… В сегодняшнем походе Кончак и без толмача обойдется, потому что другим языком, языком огня и сабли, станет с русским людом разговаривать. А вот Игорю этот болтливый полукровка может пригодиться… Как же его?
– Лавр?
– Овлур половецким наречием, княже, мой господине, Овлур Менгуевич. Я польщен, что великий князь запомнил мое ничтожное имя.
– Обращайся ко мне просто: «князь». Тебе Кончак приказал за мною присматривать – разве не так? И докладывать обо всем, что от меня услышишь?
– И не только мне приказал, но и сокольничему Буртасу. Только Буртасу сказал, что тот головой ответит, если ты сбежишь, а мне не грозил. Буртасу тебя приказано стеречь день и ночь, княже.
– Испить вина не хочешь ли, Лавор? – протянул ему Игорь флягу.
– Не стану я сего вина пить, великий княже, – зашептал вдруг толмач, помотав головою. – И тебе не советую. Шаманы могли туда своего зелья намешать, чтобы у тебя язык развязался, и ты о своих тайнах поведал. Тебе Кончак милостиво открыл свой погреб, так лучше я отведу тебя туда, чтобы ты сам выбрал себе пару амфор с добрым греческим вином.
– Какие там у меня тайны? О чем могу я мыслить сейчас, как не о попавших в беду родичах? Где Владимир, сын мой? Что с ним? Где брат мой Всеволод и племянник Святослав?
Толмач Лавор подумал. Князь всмотрелся в его лицо, расплывающееся желтым пятном, и вдруг ему любопытно стало, молод толмач или стар, умен ли – или просто по-восточному хитер. Однако же, если Лавор и не побоится ответить на его вопросы, чтобы потом о беседе с пленником донести своему господину, ничего для себя опасного в собственном любопытстве Игорь не усматривал.
– Ладно, отвечу я тебе, княже. Думаю, что и великий хан не преминул бы ответить тебе, ежели бы ты его вопросил. Сын твой живет в юрте в стане Вобурцевичей, в оковах, но его не обижают. Великий хан Кончак не успел договориться с Елдичуком о выкупе твоего сына, закончит торг уже после похода. Брат твой Буй-Тур сидит в яме у Кзы Бурновича, и в яме не сняли с него оковы, однако только его буйный нрав виною, что держим так крепко. Кза, однако, его, твоего брата-батыра, не заморит, потому что ждет за него большой выкуп. А вот Алпар-батыр, хан ковуев, казнен позорной смертью. Думаю, уже отдал Богу душу, на кол посаженый, – и толмач истово перекрестился.
Игорь перекрестился тоже:
– Мир праху его. Впрочем, об Алпаре пусть у дяди моего Ярослава голова болит. А я зол на ковуев. Скажи лучше, как дела у племянника моего князя Святослава?
Лавор ответил не сразу. Сначала попятился почти к самому пологу, потом заговорил осторожно:
– Худы его дела. Полонил молодого князя Копти Улашевич, и его почти тотчас же весьма дорого перекупил мурза Алтын из задонских Улагаевичей. Ведь это его младшего брата Сарбаза князь Святослав, в полон взяв, обесчестил и искалечил. Мурза Алтын господина князя Святослава Ольговича судил и назначил ему казнь для знатных людей, без пролития крови. Я думаю, еще жив твой племянник. Вчера под вечер был совсем еще живой. Великий хан ездил к нему поговорить и меня с собою брал.
– Как же так? – удивился князь Игорь, у которого вдруг защемило в животе. – Почему он жив, Святослав, если повешен, как ты поведал?
– А хребет ему сломали, княже, не повешен он. Казнь почетная у кыпчаков, для самых знатных она.