– Да твой Федорец погиб совсем не за язычество свое: не сумел повести себя с князем, возгордился вельми… Да и не предвидел, что князья выдадут его головой греку-митрополиту Константину. Сам виноват, что позорно погиб. А про язычество я много думал, и скажу я тебе еще раз, нашел в нем много доброго. Начать хотя бы с того, что новая вера – она ведь чужая, и не греческая даже, а иудейская. Наши русские христиане не знают даже, и ты, небось, не знаешь, что все пророки были правоверными иудеями, такими же, как наши киевские иудеи?
– Да брось ты! Неужто и царь Давид?
– В том-то и дело! Славный певец, сочинивший «Псалтырь», да и сын его, премудрый Соломон тоже иудей был. Великий Соломон, которого у нас помнят по смехотворным делишкам его с Китоврасом, он ведь создал «Песнь песней». Доводилось ли тебе читать её, Хотен?
– По-гречески не разбираю, – чопорно ответил славный сыщик, сам не понимая, на что обижается. Было бы на что…. Сей Севка-князёк всю свою жизнь пробездельничал, даже на войну ездить боялся, вот и начитался книг до того, что вот-вот премудрость из ушей полезет.
– Да есть в книгохранительнице Ярослава Мудрого, что в Софии на хорах пылится, и Песнь песней, перетолмаченная по-славянски. Дважды чел – и не верится мне доныне, что там о любви души человека и церкви поется, а не о сладкой человеческой любви. Впрочем, я не богослов. Однако мне кажется, что греческие отцы церкви перемудрили-таки. Если уж у вас вера новая, основанная на учении Иисуса Христа, так зачем почитать священными и святые книги иудеев? Отсюда и путаница, русичу, скажем так, малопонятная. Взять того же Иисуса Христа.
Тут Севка-князёк, до того оравший так, будто в дремучем лесу наедине с Хотеном ехал, а не большой черниговской дорогою, малолюдной только из-за военного времени, наконец-то понизил голос.
– Даже взять Иисуса Христа. Чего он хочет от человека? То говорит: если тебя ударили по левой щеке, подставь правую. Сие мне как раз понятно. Если бы все этому правилу следовали, сначала прекратились бы войны, а потом и драки. Разве что на масленицу остались бы кулачные бои. Но в том же Евангелии написано: «Не мир я принес в мир, но меч». Как мне, русичу, с молоком матери впитавшему обычай мести, теперь решить, когда я должен подставлять врагу вторую щеку для оплеухи, а когда выхватывать меч?
– Любой поп тебе скажет, княже, что не рассуждать надо, а веровать слепо, по-детски, – проворчал Хотен. Он понимал, что старец его покойный Феоктист и митрополит Клим, человек ума более лукавого, чем старец, но веры столь же несомненной и искренней, сумели бы развеять недоумение князька-самоучки, и жалел, что сам в своё время не задал своим ученым знакомцам такой вопрос. Однако для этого пришлось бы прочесть «Евангелие Апракос» с начала до конца, а на такой подвиг у Хотена не нашлось времени даже и тогда, когда ему удалось выменять эту книгу за две гривны кун и она оказалась в его распоряжении на полке рядом с Бояновыми песнями.
– Хорошо, хоть ты не поп… А старая славянская вера, она привлекает сердца уже и тем, что не чужая, а своя, от предков. И она очень понятная, хоть и не простая. Что может быть естественнее, чем почитание Хорса-Солнца, всему на земле дарующему жизнь? А вера в Рода и рожаниц, без которых не продолжилась бы жизнь человеческая? И что еще мне нравится в язычестве, так это…
– О! Прости, княже, только давай вернемся к этой весьма любопытной для меня беседы попозже. Сейчас мы увидим первые курганы, и я бы очень хотел, чтобы мы с тобою не говорили о столь опасных вещах на улицах Чернигова, где и у стен есть уши. Скажи лучше, ты ведь явишься к великому князю Ярославу Всеволодовичу под своим настоящим именем?
Издалека всегда яркий, расписной Чернигов показался на этот раз Хотену словно бы поблекшим. Глаза к старости ослабели, что ли?
Глава 15. Кончак под Переяславлем
Великий хан Северной степи Кончак неуклюжей походкой человека, всю жизнь пешком ходившего только по юрте, подошел к шаману, упавшему без памяти чуть ли не головой в костер, и беззлобно подтолкнул его под ребра носком сафьянового сапога. Кожух на шамане дымился, распространяя острую вонь, а одна из шумящих деревянных подвесок, которыми был он обвешан от шеи до пят, уже почернела и готова была полыхнуть пламенем. Шаман пошевелился и пробормотал неразборчивое.
– Так что удалось увидеть тебе, славный Куль-оба, пока летал ты соколом по поднебесью? – благосклонно вопросил Кончак.
Шаман Куль-оба рывком откатился от огня и сел на корточки. Не сбрасывая дымящегося кожуха, он застыл неподвижно, и маленькие тусклые глазки его смотрели словно бы сквозь хана, по-прежнему созерцая недостижимое для других людей. И вдруг запел-запричитал: