– Ты несправедлив к парню. Разве он виноват, что не дали ему рожаницы твоего счастья да моей светлой головы?
– Да уж, вспомнила свою светлую голову…
– А что? Ведь нет ничего у меня, а если дал Бог что-то всё-таки, не грех тем и похвастать. Мне бы более счастливых родителей и другое детство, я бы…
– И куда бы ты? Разве есть у нас, куда умной бабе податься? Разве что в монастырь – да ведь ты на черноризниц всегда только фыркала, как кошка… А у меня ты при деле: я твоей умненькой головке работу подкидываю…
– Работа мне, а вся слава тебе. Тьфу на тебя, такую приятную минутку испортил, охальник. И надо же было тебе монашек вспоминать? Вспомнил бы что-нибудь из хорошего, что у нас с тобою было, Хотенушко.
А Хотен, привыкший к тому, что перед Прилепой бывает часто виноват и в том, в чем не виноват, лежал себе спокойно. Тихая Семь плыла перед ним сонной черною лентой, и уже явилась на реке лунная дорожка, и пересекла её, покачиваясь, коряга. Или то не коряга была? У сыщика легко и приятно закружилась голова, голос Прилепы растворился в громком лягушечьем хоре, а глаза сами закрылись.
Очнулся он оттого, что холодная вода полилась ему на лицо. В последнем видении сна почудилось ему, что русалка затаскивает его в Семь, однако, когда открыл глаза, увидел над собою голую Прилепу, выкручивающую волосы.
– Чего творишь? – отмахнулся он от струйки нетвердой спросонья рукою. – Не балуй... Дай поспать…
– Беда! Даже не знаю, что я увидела… Ты заснул, я попробовала воду – а она теплая, как парное молоко. Давай, думаю, выкупаюсь – вон и защитник мой на бережке храпит. Зашла в воду, а над ней пар, а у берега мелко. Иду себе, под ногами песочек, подумываю потихоньку, а не стащить ли и с тебя кольчугу и прочее, загнать в воду, да и выкупать. Больно уж от тебя конским потом вперемежку с ржавчиной несет, дружочек. Щетки, вот беда, не было с собою, чтобы тебя вычистить, словно коня, или пакли… Ну, еще кое о чем, признаюсь, подумала – и так хорошо мне чистой-вымытой, утешно, Хотенушко...
– Прилепа, говори, наконец, что ты там увидела? Водяного хозяина, что ли?
– Вот и я о том… Поплыла вперед, на середине речки решила возвращаться, пока не снесло далеко течением, развернулась в воде и почти сразу же глянула перед собою – а над лесом зарево. Чуть с перепугу под воду не ушла. Посмотри сам, уже и отсюда видно.
С треском разогнув колени, поднялся на ноги Хотен. Действительно, над верхушками берез прибрежной рощи трепещет красноватый полукруг. Лесной пожар? В начале лета редки лесные пожары, да и леса здесь безлюдны до самого Путивля. А вот Путивль в той стороне.
– Это Путивль горит, Прилепа. Половцы уже там.
И с ужасом вспомнил Хотен видение-догадку, мучившую и тревожившую его во время недолгого сна. Не колода пересекла тогда лунную дорожку, а человек, ничком в воде лежавший. Труп.
Глава 17. Разброд среди князей
Шатры великих князей Рюрика и Святослава стоят рядом на холме у Заруба, их знамена трепещут на свежем утреннем ветру одно подле другого, дружины их в готовности встали станом у брода, и единомысленны полностью нынче великие князья Рюрик и Святослав, и дружны между собою как никогда прежде за все пятнадцать лет совместного правления. И эти единомыслие и дружба только и радовали великих князей в те тяжкие для Русской земли дни. Над краем земли, за которым прятался Переяславль, к небу поднимались дымы, и оба понимали, что это означает.
– Посол от князя Владимира Глебовича из Переяславля, великие князья!
Великие князья сидели на вершине холма каждый под своим знаменем и на похожих складных стульчиках. Переглянулись они и разом кивнули головами.
Посол появился из-за Рюрикова шатра и поклонился великим князьям. Не было на нем следов бешеной скачки, поэтому соправители снова переглянулись, и Рюрик спросил:
– Как ты добирался до нас, посол?
– Половцы держат разъезды на Правобережье, и к сему броду не проехать. Я переправился челном выше по течению, пристал у Чучина.
– Правь свое посольство, посол, – промолвил Святослав Всеволодович и прикрыл глаза, готовясь выслушать.
– «Владимир Глебович Переяславский великим князьям Святославу Всеволодовичу и Рюрику Ростиславичу. Как не просил я вас, отцы и братия, однако не помогли вы мне. В том вашем непособии Бог вам судья, отцы мои и братия. Я же тремя копьями пронзенный, жив пока, хвала Богови. Острог не сберег я, Кончак пожег посад, уводит полона бесчисленно. Покуситесь хоть полон отбить, отцы и братия».