Глядела перед собой и не видела чудесные зеленые луга и речку, как невеста фатой, приодетую утренним туманом. Снова вытянула вперед и вверх руки и невольно сама удивилась, каким высоким и сильным запричитала голосом:
– Полечу чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на жестоком его теле!
Далеко разнеслось над лугами и речной водой начало заклинания, и на тропинке, ведущей от реки к сожженному острогу, встрепенулся в седле князь Всеволод Святославович, и сон сразу ушел из его мутных глаз. Нашарили они на стене детинца тонкую женскую фигурку и уже от неё не отрывались.
– Славно заклинает, – одобрил, зевнув во весь рот, Хотен. – А что за река Каяла? Не слыхал о такой…
– Замолчи, боярин, – прошипел Севка-князёк. – А то зарублю ненароком. Тупым твоим мечем. Каяла же – от каять, река печали… Молчи, прошу.
– О, Ветер-Ветрило! Почему, господин, столь сильно веешь? Зачем на своих легких крыльях приносил китайские стрелы на воинов моего лады? Разве мало тебе было высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем ты, господин, мое веселье по ковылю развеял?
– А теперь уже плачет скорее, – удивленно заметил Хотен.
– Заткнись!
– Светлое и тресветлое Солнце! Всем ты тепло и красно. Почему, господин, простер ты жаркие свои лучи на воинов моего лады, в поле безводном жаждою им луки иссушил, тоскою им колчаны заткнул?
Заклинательница качнулась на забороле. Князь Всеволод Ростилавович догадался, что набирает сейчас в грудь воздуха и собирается с духом. Осталось ей самое главное – просьба. Кого будет просить – Стрибога-Ветер или Солнце-Хорса?
– О ты, Днепр-Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую; ты лелеял на себе Святославовы насады до войска Кобякова. Прилелей, господин, мою ладу ко мне, чтобы больше не слала к нему слез на море рано!
«Рано…» – ответило заклинательнице эхо, прокатившись над речной гладью. И замолкло. А там и тонкая фигурка исчезла со стены.
– Вот чего довелось мне на старости лет услышать, – протянул Хотен. – А ты, княже, будь добр, выбирай слова, когда ко мне обращаешься. Нрав у меня тяжелый, рука еще тяжелее – не заткнул бы, осердившись, твой колчан.
– Путивль на Семи, а князь, её муж, полонен в Половецкой степи, – отозвалась из-за спины Хотена Прилепа, желая замять начинающуюся ссору. – Почему ж сия княгиня просила у Днепра?
– Прости, боярин, за грубое слово, – вдруг широко улыбнулся Севка-князёк. – Кажется, я знаком с сею княгинею… А ты, почтенная, живешь на великом и могучем Днепре-Славутиче, что тебе до малых тех речек? Однако Сейм впадает в Десну, Десна в Днепр, а в народе старого Днепра-Славутича считают отцом и покровителем всех тех рек и речек, чья вода в нем течет. Княгиня думает, что и та речка, возле которой становище Кончака, тоже одна из таких Днепровых помощниц. Однако поедем, мне хочется поскорее увидеть Фросинку вблизи. Неужто я ошибся?
Не доехав десятка саженей до обгорелых, но уже снова запертых ворот острога, увидели они странное зрелище. Мужик лет сорока, простоволосый, в одной драной сорочке, лыком подпоясанной, и в меховых опорках на ногах, однако усатый и с грязной щетиной на лице, следовательно, младший дружинник, крестился на крест Воскресенского собора и отбивал земные поклоны. Рядом с ним на истоптанной копытами глине стоял медный котел на несколько ведер.
Хотен натянул поводья:
– Кто ты, почтенный муж, и за что благодаришь Бога!
– Меня, боярин, зовут Ярмышом, я отрок князя Владимира Игоревича, и в последней битве несчастливого нашего похода получил я сильный удар по голове. Очнулся уже вечером, на земле, без доспеха, раздетый. Ладно бы только коней увели бесовы дети, да на поводном, Дичке, у меня был приторочен дружинный наш котел. Я вообще-то стрелок, но на привалах помогаю кашевару и на походе отвечаю за….