– Давай короче, Ярмыш, – бросил Севка-князёк, тоскливо поглядывая на снова явившийся над остатками частокола участок городской стены.
– Успокойся, э… боярин, – прогудел Хотен. – Разве ты не видишь, что у нас новый свидетель? А то и проводник. Давай, рассказывай, Ярмыш, да подробнее.
– Какой из него свидетель? – фыркнул выехавший вперед Беловод Просович. – А за проводника берите мужика, ради Бога, берите, а я домой вернусь.
– Кстати сказать, боярин, ты и вправду из Путивля возвращайся в Чернигов, – распорядился Хотен. – Расскажешь князю своему Ярославу, что мы видели, а проводника мы найдем.
– Не пойму, о чем вы, господа бояре, – отрок с трудом поднялся с колен и обвел красными, воспаленными глазами обступивших его всадников. – А я, говорю, на походе за котел перед князь-Владимиром отвечал. Куда ж мне было без котла податься? Если коротко, украл я, прости меня за то Господи, у детей бесовых ихний котел и вот на плечах принес. Теперь пусть сперва отец Иван святой водою поганскую посудину побрызжет, чтобы есть из него было можно, не брезгуя.
– Как же ты прошел через степь? Не дурачишь ли нас? – изумился Беловод Просович.
– Зачем мне бояр православных дурачить? Днем в оврагах хоронился, а ночью шел – так и добрался. Чуть на орду не напоролся – вот тогда, в самом деле, натерпелся страху.
– Ладно, муж, – склонился к нему с седла и похлопал по плечу Хотен. – Ты молодец, настоящий хоробр. Я Хотен Незамайкович, посол от великих князей к Кончаку. Ты отдохни, поешь, поспи, а если захочешь съездить со мною проводником на Суурлий и в становище Кончака, приходи к вечеру в терем и спроси меня. А я всё улажу с твоей княгиней, а тебя щедро одарю.
Ярмыш помотал полуседой головой:
– Благодарствую, господин посол, но я едва жив. А был бы силен и здоров, тоже ни за что бы не поехал. Снова на то проклятое поле, полное воронов, да еще теперь, когда еще одна неделя прошла? Да ни за какие куны.
Бояре и дружинники переглянулись, лица у них вытянулись. Один Севка-князёк, улыбаясь, думал о чем-то своем.
Глава 19. Задумывая побег
Поп, приведенный ко князю Игорю из церкви в половецком граде Шарукани, исповедав и причастив несчастного пленника, тут же принялся истязать его рассказами о чудесах местного святого мниха Лаврентия и о происках греческих церковников, не желающих провести правильное причисление к лику святых первого православного мученика в Половецкой земле. Потом начал отец Памфилий сначала намекать, а затем и просто вымогать у Игоря Святославовича гривну на обустройства раки святого. Пленник, у которого над душой висела необходимость выкупа двумя тысячами гривен, злобно отмалчивался. Была у него раньше докука, рука ушибленная болела, а стоило руке успокоиться – болтливого попа принесло на его голову! Он уже дал себе слово прогнать отца Памфила из стойбища плеткой, как только Кончак выручит Владимира, и они с ханом обвенчают своих детей. Грех совершит, кто же спорит, но дома есть протопоп Мисаил, человек добрый и услужливый, тот разрешит своего князя от любого греха. Только бы домой добраться!
С утра пораньше гонял теперь князь Игорь по степи за зайцами с ястребом или соколом, но уже не только сокольничий Буртас и его подручные сопровождали его, но и русские пленники из своей, новгород-северской дружины, конюший Ставр Спехович и копейщик Незнай, оказавшийся побочным сыном покойного тысяцкого Рагуила. Выяснилось, что держали их в оковах в этом же стойбище отдельно, однако Кончак перед отъездом на войну приказал расковать их и не препятствовать, если захотят проводить время со своим князем. Было в становище еще с два десятка отроков из новгород-северской и рыльской дружин, однако они мыкали свою рабскую долю на черных работах, князю на глаза не попадаясь. Толмач Овлур на охоту выбирался не часто, а вот вечерами исправно навещал Игоря.
Вечера же пленники и Лавор коротали теперь в веже, отведенной Игорю, за вином коротали и к вину за неспешными разговорами – пока не приходила уже надоевшая князю своими ужимками девка Бюльнар, а иногда вместо неё иная, помоложе – однако и поглупее, так что имя её князь не пожелал и запоминать. Стояла прекрасная в степи пора начала лета, князь-пленник как сыр в масле катался, и, казалось бы, некогда было Игорю Святославовичу задумываться о своей судьбе, однако черные мысли не покидали его и в самые восхитительные мгновения соколиной охоты.
«Придет время, придет, – с кривой усмешкой предсказывал он себе, – когда ты горько пожалеешь, что Богом назначенный тебе срок полона не отсидел в смрадной яме с железным ошейником и на цепи». Да на него успели уже всех собак повесить за тот злосчастный разгром – а тут еще эта привольная жизнь в плену, о которой, прошла, небось, молва по Руси. Нет что-нибудь хорошее, доброе о человеке поведать, а уж если худое – как сорока на хвосте разносит через все непроходимые леса и болота! Если еще и две тысячи выкупа придется у родичей выпрашивать – на Русь потом хоть и не возвращайся.