Когда человек бессилие свое ощущает перед всевластием судьбы-злодейки, когда не ведает, в какую бы щель ему втиснуться, остается у него возможность обратиться к высшим силам. Князь Игорь незамедлительно, и заветной фляжки на святое дело не пожалев, попросил бы знаменитого шамана Куль-Обу устроить камлание и узнать, удастся ли побег – попросил бы, коли не был бы уверен, что шаман посул возьмет, а сам тут же побежит доносить Буртасу. Русские провидцы, волхвы да православные прорицатели, юродивые и печерские старцы-прозорливцы, те далеко. Поп здесь, да что с него толку? Хотя… Князь вдруг нашел применение отцу Памфилу, точнее, его, из Шарукани привезенным, церковным вещам, покрутил головою, понял, что не просто в седле докучливо трясется, а мчится по ковылю (сокол в небе, впереди на два конских крупа улюлюкающий Буртас), и вернулся к мгновенным радостям бытия.
Когда уже показались крайние юрты становища, Игорь как бы нечаянно поравнялся с сыном тысяцкого и шепнул ему:
– Разыщи попа – и ко мне в юрту. И пусть иконы с собою прихватит.
Отец Памфил вошел к нему в юрту уже после обеда, когда князь возлежал на кошме, ковыряясь в зубах, и размышлял о достоинствах и недостатках половецкой кухни – это чтобы голову освободить от мучительного чередования надежд и сомнений. Попытку попа завести вечную свою песню о пожертвовании на церковь Игорь Святославович решительно пресек, а в ответ услышал:
– Да уж, милостивый княже, я ведь мог и не довезти до Шаруканя твои куны. Ты вот убежишь, и как бы мне за тебя потом голову не срубили.
– Я убегу?!
– Да все говорят, что навострил лыжи.
– А кто говорил тебе, отче? Наши русичи или кыпчаки?
– Наши русские говорили, да. А что нехристи говорят, я и не прислушиваюсь, чтобы не согрешить.
– Худо дело, – вздохнул князь. – Мне, отец Памфил, надобны иконы твои, что привез ты с собою для церковной службы. Покажи, что прячешь?
– Да вот она икона. Иисусова, княже. «Спас Ярое Око».
– А Богородичной нету у тебя?
– Одну икону взял, княже… Эй, княже, мы так не договаривались!
Игорь, отняв доску и приставив её к стене, заявил веско:
– Не кричи, отец. Никто не забирает у тебя твоего Спаса. Когда я…, ну, настанет когда время, сам придешь и возьмешь. А я тебе на твою церковь пришлю куны из Руси. Хочешь, в том крест поцелую?
– Да будет, верю тебе, княже. Нет, уж лучше всё-таки поклянись.
Игорь не стал целовать крест, вместо этого спросил:
– Слушай, книжная душа, какой день сегодня у нас, если по-нашему, по-русски?
– Четверток сегодня, число двадцатое месяца июния, – подчитав на пальцах, ответил поп. И уже не столь уверенно продолжил. – Кажись, священномученика Мефодия, епископа Патарского.
– Это надо же, какие бывали епископства! – удивился князь. – Спасибо. А теперь иди, мне подумать надо.
Глава 20. На лесном проселке
Хотен тяжело повернулся в седле, чтобы взглянуть на Путивль перед тем, как кресты на куполе Вознесенской церкви скроются за очередным лесистым холмом. Увиденное на путивльском посаде его потрясло (если перед собою не хорохориться), и теперь путешествие в Половецкую степь, на которое он необдуманно согласился, казалось сыщику куда более опасным предприятием, чем представлялось вначале. Быть может, и этот город, маленький, однако красиво расположенный среди лугов и лесов, он видит в последний раз… По-иному смотрел теперь и на поступок увязавшейся за ним Прилепы. Да и Сновидку, что ни говори, родную кровушку, не хотелось теперь тащить с собою прямо в зубы немирным кочевникам. Дорогою в Рыльск надо было ему, наконец, поговорить по душам с молодым Неудачею Добриловичем: начиналась настоящая охота за убийцей его отца, в окончании которой от паренька очень многое зависело.
Хотен покосился на Севку-князька. Тот мычал нечто невразумительное, заводил глаза к небу, улыбался блаженно и вообще выглядел не как человек, способный обидеться на спутника, если тот отъедет на минуту-другую. Хотен промолвил осторожно:
– Мне тут, княже, надо децкому кое-какие указания дать, так что…
– Господа ради, боярин! Ах, что за женщина, что за женщина… Ладно, я тебе потом расскажу, толстошеий…