А какие повести он рассказывал, как здорово научился петь и играть на гуслях! Долгий вечер пролетел как одно мгновение, княгиня успевала только удивляться, почему это её Ростик прикорнул прямо на ковре, отчего это столь громко и неприлично зевает, стоя в углу, его няня. Потом и мнимый Словиша Боянович понял, что засиделся, встал со скамьи и попрощался. Глаза его сияли по-прежнему, как в начале вечера; и за всё время выпил он только обязательные полглотка из поднесенной ему по обычаю чаши. Всеволод и пальцем не коснулся в тот вечер княгини, а утром уехал. Однако княгиня и рада была, что так сложилось: грубые мужские объятия – последнее, что ей нужно было от него, несостоявшегося королевича её юности. Зато ей было, о чем мечтать – о том, как повернулась бы её жизнь, если бы вышла за Всеволода, и как его – если бы женился на ней. Она придумывала их совместные жизни с князем Всеволодом, одну в том случае, если бы он вернулся в мир князей, вторую – независимую, скоморошескую, и о том, какое бы место она в каждой из этих вымечтанных жизней заняла при нем…
Ярославна вдруг осознала, что не слышит визга полозьев по хвое и лапнику, и увидела клубы пыли вокруг саней. Сани тащились уже по сельской дороге-улице, и впереди мелькнула спина того полукровки, что принес весть о побеге её мужа. Почему он отмалчивался, когда она спрашивала, с Игорем ли её первенец, Владимир? И ничего не говорил о судьбе двух других князей…
А вот и калитка в деревенском плетне отворилась, и появился в ней, хромая и на плечо своего нового раскосого слуги опираясь, её супруг Игорь Святославович. В рванье неописуемом, похудевший чуть ли не наполовину, с поседевшею бородой, заспанный какой-то… Да что ей до него? Она спрыгнула с саней, подскочила к плетню и заглянула во двор. Владимира там не было. Внезапно она поняла, что этот хитрый Игорев слуга её не дурачил: сын остался в полоне. Отец спасся, а сына-первенца бросил…
– Да как же ты посмел сюда явиться без нашего Владимира, ирод? Как ты посмел покинуть нашего сына в плену?
Глава 22. Рыльские хлопоты: Розыск и суд
Хотен довольно улыбнулся: Прилепа, как всегда, поработала отменно. Подкатилась на базаре к старенькой доброй калачнице, напросилась проводить её домой, помогла отнести пустые корзины, навесила по дороге ей на уши какую-то слезливую повесть (а какую, хозяину не сказала – ну и ладно!), попросила одежонку поплоше, помогла ставить тесто, валять и крутить калачи, чуть ли не сама их выпекла, а потом подсобила дотащить в нагруженных с верхом корзинах на базарную площадь. Вот там-то и поработали дружные бабские языки, и не осталось тайной для ловкой Прилепы ничего из того, что судачили в Рыльске о красавчике-киевлянине Чуриле, устроившемся в дружину покойного невинноубиенного юноши-князя Святослава Ольговича и чудом Божьим спасшемся из рук поганых половцев.
– А ведь этот ловкач купил себе двор с новым жилым срубом на нем, Хотенушко, тут ты прав оказался. Вот про убийство боярина ничего не рассказывал. Намекал, что были у него в Киеве шашни с боярыней – но очень туманно, имени не называл. Пьет голубчик наш, не просыхает. Пил на свои (а сие тоже куны немалые), пока в поход не ушел, а теперь каждый мужик в городе считает своим долгом его напоить – как же, чуда сподобился! Богородица его от пленения спасла!
– Сколько наш хитрец выложил за двор? – прищурился Хотен.
– Двенадцать кун, Хотенушко. Здесь, в лесной глухомани, дворы дешевы, а лесу на постройки вокруг немерено. А сколь много пропил, подсчитать нынче невозможно.
– Знаешь, Прилепа, я всё больше убеждаюсь, что убийца Неудачина батьки не имел никакого заказчика. Зато очень похоже, что именно он пустил стрелу с грамоткой к Несме…, к игуменье Алимпии. Быть может, и боярина убил только для того, чтобы не помешал тот, человек горячий, доить куны с матери-игуменьи.
– Брать пора голубчика, Хотенушко. Вот тогда всё сам нам расскажет.
– Кто ж спорит… Хмырь с его парнями должен уже быть на месте. А прежде есть у меня к тебе, Прилепа, еще одно дело…