– Трудно испугать человека, сбежавшего из половецкого полона, – проворчал Хмырь.
– По-разному бывает. Прошу тебя, поторопись, а то не сможем выехать из города.
Темнело быстро, словно повисла над городком грозовая туча. Или будто снова начиналось затмение. Уже и Хмырь вернулся с понурым молодым пленником, когда свет в окне погас, и озабоченная Прилепа вылетела на крыльцо с тощей чересседельной сумой и дымящимся огарком в руках.
В ответ на недоуменный взгляд Хотена заявила:
– Одежда и оружие парню ни к чему. Мы не ошиблись.
– Мужи, построились! – зарокотал Хмырь.
Соборный колокол дребезжал уже, созывая прихожан к вечерне, когда посольский десяток подрысил к городским воротам.
– Эй, вы, со значком! Если какой товар вывозите, платите пошлину! – закричал из башни, не соизволив спуститься, стражник.
– Мы, послы великих князей, везем поиманых по их приказу свидетелей, – отвечал Хотен. – Спустись лучше посмотри, чтобы не было недоразумений.
Страж ворот, в кожаном нагруднике и в обычной шапке, однако с саблей у пояса, погремел сапогами по невидимой лестнице, потом вынырнул из-за башни.
– Разбой! Это разбойники, дядя Синяк, – захрипел вдруг перекинутый через седло Чурил. – Помоги!
– Ты, что ли, Чурил? – скучно спросил сторож, и вдруг плюнул под ноги кобыле, с которой взывал пленник. – Ваш киевский ходок, вы его и забирайте нахрен! Пусть он вам в Киеве девок портит.
Прошагал вдоль строя, опасливо всматриваясь в лица молчаливых дружинников в полном доспехе, остановился подле связанного Непогода. Тот отвернулся.
– А, и Непогода взяли… Понятно мне теперь. Что ж, парень, уж если струсил ты, надо ведь и ответ держать. А вы, мужи, еще кого не увозите ли из наших рыльских?
– Больше не увозим. А не хочешь ли, дядя, сам с нами поехать в Половецкую степь? – спросил Хмырь, замыкающий цепочку.
– Дураков нет, вояка. Проезжайте с Богом!
Отряд сразу съехал с дороги к Семи. Когда достаточно удалились от Рыльска, чтобы там не услышали воплей, Хотен начал подыскивать подходящую бухточку. Нашлась она довольно скоро. Хмырь выставил охрану, а Хотен подошел к Севке-князьку, спешившемуся и самозабвенно мычавшему что-то себе под нос.
– Княже, сейчас мы будем допрашивать одного из беглецов, некоего Чурила. Сначала он расскажет нам всё, что помнит о походе, тут ты, будь добр, слушай и мотай себе на ус. Однако мы с Прилепой подозреваем его в убийстве отца молодого Неудачи, боярина Добрилы Ягановича – быть может, помнишь его? По сему же делу пытать придется, а если признается, Неудача по закону отомстит за отца. Зачем тебе сие зрелище?
– Закон предков – дело святое, однако… Вы допрашивайте, а когда я не нужен буду, скажи только «Княже!», и я пойду, потружусь над своею песней.
– Хмырь, прикажи, чтобы нарубили лапника для князя и пусть положат вон под той сосной! Только лучше я скажу не «Княже!», а «Словиша!»
– Тогда уж лучше "Словиша Боянович". Сделай мне приятное – напрасно я, что ли, себе новое имя придумывал!
Дружинники развели костер на прибрежном песке. Стащили Чурила с коня и поставили перед Хотеном, князем, молодым Неудачей и Прилепой. Сыщик присмотрелся: красавчик то ли до конца не протрезвел, то ли придуривается. Добро же!
– Хмырь! – позвал Хотен. – Пусть двое мужей заведут его в воду, а ты станешь сзади. Самострельщика еще оставь на берегу. А всех остальных уведи подальше, чтобы не слышали тайных речей… Эй, да разденьтесь вы сначала, ребята! Зайти придется по грудь.
Слава Богу, бухточка оказалась глубокой, и Хотену, чтобы при свете костра наблюдать за лицом преступника, не пришлось самому набирать воды в сапоги.
– Так, готово, – удостоверился сыщик. Спросил небрежно:
– Ты ли Чурил, бывший копейщик князя Святослава Ольговича Рыльского, а до того отрок боярина киевского Добрилы Ягановича?
– А кто дал тебе, старик, право похищать честных людей?
– Хмырь, не в службу, а в дружбу, попроси-ка молодца нырнуть.
Бывший Хотенов оруженосец кивнул и мощной дланью надавил на голову связанного Чурила. Та ушла под воду.
Прилепа схватила супруга за руку:
– Эй, а мы его не утопим?
– Утопим, моя радость. Скажи лучше, что ты нашла у него в берлоге?
– Улики по делу твоей блядки-черноризицы, муженёк, – прошипела Прилепа ему в ухо. И продолжила уже погромче. – А нашла я две грамотки от некоей Ульки, уж не знаю, боярыня она или купчиха. В одной расписывает, как они с Чурилом славно любились. Вот ведь дура какая – сходила на сторону, так помалкивай себе в тряпочку! В другой клянется, что не сможет больше выплачивать Чурилу по три куны в месяц. Он в Рыльске снова взялся за свое и тем себя выдал, Хотенушко.