– Преображенцам робеть не велено, – кратко отвечал Архаров. Он не любил разводить белендрясы со старшими по званию. Да и вообще с ними разговаривать не умел – не получалось.
– Гляди, я тебя не напрасно взял, – напомнил и ему, и самому себе Орлов. – Хорошо себя окажешь – резво вверх поднимешься.
Архаров поклонился, молча выражая согласие.
Не зная, что бы ему еще сказать, Орлов несколько подумал – да и поскакал прочь, сопровождаемый берейтором.
– Приметило тебя его сиятельство, Николаша, – сказал Левушка.
– Еще бы он меня не приметил… Да что проку? – задал не имеющий ответа вопрос Архаров. – Не первый год слышу – окажи себя, будь на виду! А все в капитан-поручиках хожу.
– Французы называют сие «шанс», – блеснул подхваченным в какой-либо гостиной словечком Левушка.
– Да шел бы ты, Тучков, со своим шансом знаешь куда?
– Экий ты с утра несговорчивый!
С тем Левушка и отъехал от насупленного Архарова.
– Да, я таков, – буркнул вслед Архаров, а затем про себя ругнул графа так и разэтак. И чего подъезжал? Путного сказать-то нечего, а обнадеживать попусту… Надоело.
И такой вот, недовольный, он ехал и ехал, прислушиваясь к разговорам сослуживцев, однако в них не встревая. И только одно сказал, прищурившись на солнце:
– Пора бы привал делать.
– Приказа не было, – огорченно напомнил Левушка. На него временами такое нападало – быка бы съел без соли. Бредихин пошучивал – растет-де дитятко. А тут с раннего утра в седле, да после единственной миски солдатской каши…
– Скоро вторая чумная застава, – сказал Бредихин. – Славно граф Брюс постарался – как цепью Москву огородил. От самой Твери начал…
Со стороны обоза широкой рысью подъехал грузный всадник в расстегнутом кафтане – Матвей Воробьев. Он сидел в седле неловко и, судя по всему, был вопреки всем благим намерениям не слишком трезв.
– Так что же – нас теперь только в Москве кормить будут? – предположил Бредихин.
– Сие несносно! Без обеда я ни на что не годен, – прогудел Матвей.
Левушка всплеснул руками, изображая радостное удивление:
– Матвей Ильич, и вы в седле? Как отважились?
– Ногу в карете отсидел – вот и отважился. Встряхнусь, думаю. В Москве-то не до верховых прогулок будет. Нас, докторов, тут же к делу приставят, – с определенной гордостью заявил Матвей. – Там сам Самойлович лечит! Вот у кого учиться да учиться…
– А не боязно, Матвей Ильич? Мы-то, может, и до конца поветрия близко к зачумленным не подойдем, а вам-то с ними чуть ли не спать… – в Левушкином голосе было сплошное чистосердечное сожаление, но Архаров услышал и отчетливую нотку ехидства.
Матвей поднял вверх указательный перст:
– Уксус! Первое дело – все через уксус пропускать и уксусом обтираться. Вот зараза и не пристанет.
– Вам, докторам, виднее, – согласился Артамон, – а все как-то ненадежно кажется: чума – и вдруг уксус.
– Кабы так просто было, ее бы еще весной извели, а то – до осени в Москве застряла, – добавил Архаров.
Но Матвей сделал вид, будто не слышит критики.
– Еще уголь и обгорелое дерево, – такую загадочную рекомендацию дал он. – А также дым от них. Хорошо из навоза костры разводить. Можжевельник жечь. И Боже упаси что-то взять от зачумленного, хоть бы то был мешок золота!
Архаров задумался. В рассуждениях доктора он уловил противоречие.
– Мешок золота я бы взял. И в уксусе его промыл…
Матвей уставился на Архарова и ахнул.
– Не валяй дурака, Николашка! – прям-таки взревел он. – Подцепишь заразу – в тот же барак велю сволочь, где самая подлая чернь подыхает!
– Будет вам пугать, Матвей Ильич. И так тошно, – попросил вдруг присмиревший Левушка.
Перед последней чумной заставой граф Орлов оделся наконец, как подобало ему по чину, и возглавил колонну, призвав ехать с собой рядом сенатора Волкова. Тот без особого желания согласился. До Москвы оставалось – всего ничего. Всем было велено занять свои места – как положено на марше.
Это было 26 сентября 1771 года.
Движение колонны замедлилось. Она подошла к Камер-Коллежскому валу, который многие по привычке именовали Кампанейским валом, устроенному не сказать чтоб очень давно – тридцать лет назад. Он служил таможенной границей Москвы и имел шестнадцать застав, на которых проверяли ввозимые в город грузы, особое внимание уделяя табаку и спиртному – торговать ими имело право лишь государство.
– Москва, что ли? – спросил Артамон Медведев. – Опять застава? Сколько, черт побери, можно?!
– Это уж Тверская, – заметил Бредихин.
Левушка, чтобы понять обстановку, выехал на обочину и далее – на косогор. Там он придержал коня, и вид у него был удивленный.
Архаров порой ощущал в себе достойное малого дитяти любопытство. И касалось оно вещей неожиданных – как-то с четверть часа наблюдал за осой, искавшей выхода из застекленного окна. Он подъехал к Левушке и вместе с ним уставился на странное сооружение – вроде высоко поднятого над землей и бесконечно долгого грубо сколоченного стола шириной чуть ли не в сажень. На нем имелась и посуда – ушаты и лохани, как будто для угощения скота.
Там, где остановилась голова колонны, стол размыкался, но проезд был загорожен рогатками – тяжелыми бревенчатыми сооружениями на колесах, и стоял пост полицейских драгун. Поблизости горел большой дымный костер.
– Это что еще за диво? – спросил Левушка.
Но Архаров и сам не знал.
Служившие при заставе мужики откатили рогатки, перегородившие проезд. И стали вразнобой низко кланяться вельможам, которых углядели во главе колонны.
Граф Орлов на Арапе, при полном параде, при орденах, поехал к рогаткам, следом за ним – сенатор Волков. За Орловым, Волковым и орловской свитой ехали измайловцы. Не доезжая, он придержал коня.
Лишь теперь Орлов в полной мере осознал, что баловство окончилось. Впереди был враждебный город – из-за каждого угла могли полететь в колонну камни, мог и ружейный залп грянуть. Насколько в Санкт-Петербурге бунт был невозможен, настолько же он казался естественным для Москвы – разжалованной из российский столиц в обыкновенные города, полной недовольных, огромной и живущей каким-то странным, еще до конца не истребленным обычаем. Истории Григорий Орлов, понятное дело, не знал, однако уловил в воздухе некое веяние – а то почти столетней давности стрелецкими бунтами повеяло, теми, когда толпа, ворвавшись в Кремль, не смирялась, пока не отведает крови, а потом – будь что будет.
Примерно то же самое ощутил и Архаров.
Как если бы город, коего еще тольком не увидели, а только слышали и даже телом ощущали висящимй над ним и пронизывающий его сплошной колокольный звон, явил вдруг лицо – малоприятную рожу взъерошенного, пьяноватого и не скрывающего своих драчливых намерений, хотя и на миг присмиревшего мужика…
Вдруг Орлов, словно рывком выходя из своего затянувшегося молчания, резко обернулся.
– Какого черта! – заорал он. – Растянулись соплей, тащимся, как вошь по шубе! Бирюков, марш по бригадам, вели ехать плотнее.
Ординарец кивнул и с места галопом поскакал выполнять поручение.
– И то, – одобрительно молвил Волков, – неведомо, чего теперь от Москвы ожидать. Нпдо же – додумались Кремль штурмом брать! Сказывали, уже Еропкин пробовал воинские части вводить, так на них напали…
Орлов, перехватывавший посылаемые Еропкиным в Санкт-Петербург депеши, кивнул. И вдруг усмехнулся, блеснув ровными зубами:
– Гляди! Это по нашу душу! Стой, братцы!
С московской стороны к рогаткам скакала группа полицейских драгун. Саженях в двадцати драгуны придержали коней, но один продолжал движение и натянул поводья, уже когда Орлов мог бы коснуться рукой красных обшлагов его синего мундира.
– Кто таков? – тут же отрывисто спросил граф.
– Послан господином генерал-поручиком Еропкиным встречь вашему сиятельству, майор Сидоров, к вашего сиятельства услугам., – несколько волнуясь, отвечал офицер. – Господин Еропкин отвели вам для местопребывания Головинский дворец, так велено ваше сиятельство и свиту туда сопроводить. Сами вас там ожидают.