Но непосвященному меньше расскажут пещеры.
Эзра Паунд
Зачем, скажи, ты терпишь холод грубый,
Не рвешь серебряную нить,
Скрипач усталый, друг печальногубый,
Кого надеешься пленить?
Кто слушает? Кто вслушается в пенье
Поймет мелодию твою?
Один смычок целует в восхищенье
Струну, певучую струю.
Ну что ж, мечтай, что там, у страшной двери,
Где вьются тени средь теней,
Увидишь ты, как тихо внемлют звери
Жемчужной музыке твоей.
Орфея-то, признаться, растерзали…
Забудь — легенда, не беда.
А нас, напротив, — по плечу трепали!
(И жизнь нас — потрепала, да).
* * *
«Поэты – бессмертны…» Светлело, неярко,
Над лондонской маленькой Мраморной Аркой.
Ты спорил о славе у края Гайд-парка,
Где Байрон — а может быть, это Петрарка?
Бессмертье поэтам? А если ни жарко,
Ни холодно им от такого подарка?
…Там дальше Вестминстер, аббатство, где лица
«Бессмертных» поэтов… Но мрамор пылится,
И Шелли не видит, что — солнце, что птица
Летит над аббатством и воздух струится.
…А в греческой урне, любимице Китса,
Не сердце, а мертвое сердце хранится.
* * *
Мы говорили о свободе воли,
О Зле и о Добре мы говорили,
О Боге, и о смерти, и о счастье
(И снежное повечерело поле).
Мы говорили об Экклезиасте,
О карме, Достоевском и Эсхиле.
Мы принимали белые пилюли,
Усталые лежали на постели.
Мы думали о том, что постарели,
Что было в жизни очень много боли.
Мы говорили… о свободе воли.
И доброго мы ожидали знака
От зимних звезд, от знаков Зодиака.
* * *
Только ветер пролетит, пойдет широко,
Над Онегой, а потом — над Окой.
Только свет на непрозрачной тугой волне
Покачнется над ершом в глубине.
Только золотом пальнет отряд пескарей,
Только облако пойдет поскорей,
Или утки к селезню подплывут,
Он блестит, зеленый — ну изумруд!
(Сочетание в реке утиных теней
С отражениями русских церквей.)
Надо бы хоть уткой туда доплыть.
Ну да что говорить, о чем говорить!
Сказано — нет, и — сколько лет, сколько лет!
Нет и нет, а на нет — и суда нет.
ПОЛУОСАННА
* * *
Светлые белые горы –
метаморфоза музыки,
и воздух воскресного белого, снежного полдня –
прозрачный кристалл тишины.
Как много задумчивой мудрости
в снежном безветрии.
Белеют сугробы, большие аккорды покоя.
И солнце нисходит.
…Потом, перед самым закатом,
косые лучи, серебристые легкие флейты,
играют прелюдию вечности.
* * *
Я помню телеги в полях предвечерних
И глину дороги в возне воробьиной,
Эстонское небо, осенний орешник,
Грибы и чернику, сухой можжевельник
И мелкий ручей, серебристый, недлинный,
Сияние сосен, прямых, корабельных,
И вереск, лиловый, и желтый бессмертник,
И желтый закат над эстонской равниной,
И линию лодок — вечерних, последних.
* * *
Туманный жемчуг, осенний день.
Мутна земная дребедень.
Мерцает нежная тишина,
Больного мужа бранит жена.
Серебрится дождик райски-легко,
Идет прохожий с одной рукой.
Сиренево-палевая высота.
Спешит счетовод считать счета.
И в мире бедной белиберды
Блаженно-влажные сады,
Алмазы дождя и фонарей,
Жемчужный ветер с южных морей,
В топазовом небе свет облаков,
Опалово-нежный дым над рекой.
* * *
Тогда смиряется души моей тревога.
Михаил Лермонтов
Особенно когда осенне-одиноко,
И облако лежит покойно и широко
У края светлого юго-востока.
Особенно когда осенне-опустело,
И озеро серей, и медленно и бело
Поднялись гуси, точки для прицела.
Особенно когда осенне-обреченно,
И озими влажны, и сизая ворона
На поределом оперенье клена.
Особенно когда совсем обыкновенно,
Едва озарено, и чисто, и смиренно,
Прозрачно и прощально, незабвенно.
* * *
Был океан лазурно-фиолетов,
И это было, может быть, ответом.
Был небосклон почти такого цвета,
Как цвет акации прохладным летом.
Переходило небо в тон опала,
И это — тоже, как-то, утешало.
Была вода в графине и бокалах
Собранием сияющих кристаллов.
Горсть виноградин, нежных изумрудин,
Как светляки, мерцала нам на блюде.
Тебе не жалко, что и мы забудем
Цвета, ненужные серьезным людям?
* * *
И мириады звезд, и мириады лет,
И тишина с небес, и серебрится свет.
И только этот мир, и только эта ночь,
Когда ручей с горы — как замерцавший луч.
И полусвет лежит, как синеватый снег,
На темноте полей, у серебристых рек.
И озаренный мост, и почернелый холм,
И за холмом, в луче, автомобильный хлам —
Я не забуду, нет, я не хочу забыть.
Я не позволю, нет, меня навек зарыть,
Пока мерцает ночь, пока светает здесь,
Пока и тень и свет на белом свете есть.