АНТИТЕЗА (1979)
* * *
Душа, от шашней разной шушеры и нечисти
Ты отдохнешь – шабаш! – в священной
роще Вечности.
Ты долго маялась, роптать не смея,
В пещере людоеда и пигмея,
В салонах троглодитов и хунхузов.
(«Назвался груздем — полезай же в кузов!»)
Расставшись с готтентотами, с башибузуками,
Ты насладишься гармоническими звуками.
В нездешней роще — Хлоя и Пленира
И тень кентавра или тень сатира.
Ты будешь жить средь розовых оленей
И голубых и нежных привидений.
А может быть, порвав с бушменами и
кроманьонцами,
Ты будешь с ангелами, звездами и
солнцами?
И нежно запорхают василиски
Средь васильков, нам предлагая виски,
И гарпии и фурии из ада
Нам вынесут по чашке шоколада.
Кинь грусть! Кинь грусть! И умирать
не надо!
Кинь грусть! Кинь грусть! Кинь грусть!
Кинь
Грусть! Кинь грусть! Кинь грусть!
* * *
Вы не спорили, русские мальчики,
О таинственной вещи – бессмертии?
Вот умрем – и? Гробы, точно ларчики,
Открываются просто? Не черти и
Не святые, а черви? В материи
Есть — печально, печально – бактерии.
То надеется, то не надеется
Человек на свое воскресение.
— Ну куда уж там — прахом развеется,
Просто-напросто — дымом рассеется,
Заблуждение, недоразумение?
– А евангельский, давний (не верится?)
Теплый вечер, и Он «у колодезя»?
О, живая вода, жизнь вечная…
— И про дочь Каира — гипотеза,
И о Лазаре — сказка, гипербола.
Ветер в русском саду. И колотится
Красно-серая веточка вербная.
* * *
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны.
ВасилийТредиаковский
В Россию — ветром — строчки занесет…
Эх, эмигрантские поэты!
Не ветром, а песком нас — занесет.
И стаю строчек у глухих ворот
Засыплет временем — бесчувственным,
как лед,
Как злые зимние рассветы.
Засыплет нас… Но вдруг — раскопки?
…Лес, толпа, Осина бьется на опушке,
И возле черепков слепые черепа,
Как позабытые игрушки.
Протертый череп отражает свет,
А ребра — как рога оленя.
И мелкий щебень радостей и бед
Биограф зачерпнет (зачем, не надо, нет!)
На черном дне реки забвенья.
Но тот, который был когда-то я,
Судом потомства, может статься,
В уютном уголке небытия
Не станет интересоваться.
* * *
Человечество? Нет, не хочется
Меланхолия, мерлихлюндия.
О, отпразднуй Праздник Безлюдия
Фестиваль Тоски-Одиночества!
Бал Общественного Презрения,
День Осеннего Равнотления.
Что война, газеты и радио!
То захвачено, то украдено.
Не заслуживает внимания
Планетарная Павиания.
О Эдем, Цитера, Аркадия!
Успокой ты сердце свирелями,
Мадригалами, пасторалями,
Не волнуй ты сердца печалями.
Запоем, хе-хе, менестрелями
Над рассветами и расстрелами.
* * *
Говорила Судьба по-жабьему,
Жабьему, жабьему:
«Змей Горыныч научит вас рыбьему,
Крабьему, кк-рабьему
Уму-разуму!»
Змей Горыныч из леса дремучего —
Это чудище мучило, мучило,
Только мучиться нам наскучило —
Мы из чудища сделаем чучело,
Чучело, чучело!
Защебечет Судьба по-птичьему,
Птичьему, птичьему,
И все переменится к лучшему,
Лучшему, лучшему
По щучьему веленью: по щучьему,
Щучьему, щучьему!
* * *
Направо кумиры, налево табу.
От них отдохнешь ты в холодном гробу,
Вот идол Работа, божок Чепуха,
А вот, порицаемый, Демон Греха.
И крики шаманов, и жертвенный нож,
И бубны, и маски, и дымная дрожь.
Ах, Демон Греха, он милее других:
Прелестные девы в цветочках одних.
Но, может быть, лучше дышать ветерком
Далекой планеты, где сядем рядком,
Забыв, как лежали, скучая, в гробу,
Средь мертвых кумиров и мертвых табу.
* * *
Как рыбка ненасытная пиранья,
Пожрет Ничто страданья и старанья.
Пожрет Разлука, злая барракуда,
Твое животрепещущее чудо.
Давно грызут Заботишки, Страстишки
Твой светлый день, прожорливые мышки.
А Лао-Тце, задумчивый китаец,
Два года жил, самим собой питаясь!
Не лучше ль, коль на то пошло, как
будто,
Себя скормить тигрице, так, как Будда,
И в тень войти приятнейшего сада,
Где ждет Нирвана, лучшая награда?
* * *
И сухая ноябрьская ночь
как заросли чертополоха,
огромные заросли
серых колючих стеблей,
сделанных из осеннего ветра,
из жесткого холода,
из вороньего резкого грая.
В такую ночь
в переулки выходят лемуры.
Они качаются, как на лианах,
на черной паутине молчания;
они вращаются вместе с планетой
(только в другую сторону);
они говорят, что нам лучше вернуться
в Туманность Андромеды.
* * *
Отрубленную голову Пегаса,
Его большие высохшие крылья
Мне показали в городском музее.
Оскал зубов казался злой гримасой,
В глазницах рос ковыль, покрытый пылью,
В засохшей гриве шевелились змеи.
И, помня участь вещего Олега,
Я отошел, сказав: «Прощай, коняга!
Заездила тебя крутая горка!»
И он взглянул – и улыбнулся горько.
* * *