Свои чувства следует скрывать искусно,
Но все это, в сущности, очень грустно.
Привет носорогам и утконосам!
Мы все, господа, остались с носом.
* * *
Блудница мир, сей темный свет!
Григорий Сковорода
«Ах ваша планета – новый Акрополь!»
Робот-акробот глотает закуски.
(Смотрят микробы, москиты, моллюски.)
«Сейчас выступят мистер и миссис Джопль,
Не то по-китайски, не то по-прусски!»
(Над новой Планетой парит Панургий,
Нафимиамен, нанафталинен.
Дают законы Лемуры-Ликурги
Полупавианам, полупавлинам.)
«Я к вам приехал с культурным обменом,
Я либерал, а вы прогрессивны.
Вашим планетарным, планетным стенам
Я говорю: Good morning, good evening!»
Планетарный царь случил пилигрима
С пандой китайской. Китайские тени.
Нет мелодрамы, одна пантомима:
На фоне огня, и неба, и дыма
Жестикулирует Рок-шизофреник.
* * *
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Марина Цветаева
За тридевять небес твоя хата с краю.
Яблоня от яблока далёко-далёко.
Душа, аукнись! Судьба, откликнись!
Сам аукну, сам и откликнусь.
Пить или не пить? — спрашивал Гамлет.
Вольному рай, а пьяному воля.
Мели, Емеля, на мель мы сели.
Все перемелется, мука будет.
Улита поедет, ветер залает.
Собака уносит, когда-то будет?
За морем телушка, душка, полушка.
С миру по мышке, голому кошка.
* * *
Во времена Данте Флоренция
называлась не Firenze,
как теперь, a Fiorenza.
Да, мы эмигранты, «переселенцы»,
«Отщепенцы»… Что ж, не грусти.
Из Флоренции, родной Фиоренцы,
Флорентинцу Данте пришлось уйти.
Могила в Равенне. Fiorenza mia…
Но все флорентинцы знают о нем.
Приятный сюрприз будет, если Россия
Эмигрантских поэтов почтит… потом.
Свезут, реабилитированных посмертно,
На Литераторские Мостки,
И уже не будет, почти наверно,
Ни одиночества, ни тоски.
* * *
Полночный остров Молчанья,
Пустынный берег Забвенья.
Последние тени звуков,
Прощальное эхо света.
Уйдем, собеседник безлюдья!
Сердце, сосуд потемневший,
До краев наполнено ночью.
Оркестры листвы осенней
Затихли, и музыка стала
Далекой полночной стаей.
Уйдем, собиратель безмолвий!
Довольно гулять по саду,
Его нет, пойдем поскорее
Домой (куда — неизвестно),
Наследник талого снега,
Приятель тающей тучи,
Плохой переводчик ночи.
* * *
И я свидетель обвинения
(Я плакал чаще, откровеннее),
Но, принимая во внимание,
Что при ближайшем рассмотрении
Черты божественной гармонии
Заметить можно в мироздании;
Что предусмотрено заранее:
Мое ночное задыхание,
Житейские колючки-тернии,
Большое небо предвечернее
(Оно становится печальнее);
Что, что скажу я в заключение?
Что из небесной Руритании,
Где встретят нас благие гении,
Приплыло облако весеннее?
Что нет состава преступления?
И что Виновник мироздания
Заслуживает снисхождения?
* * *
Пестрел и бурлил мексиканский базар,
И воздух клубился, как быстрый пожар.
Клыкастая ведьма ждала за лотком,
И странные сласти лежали на нем:
Смотри — марципановые черепа!
И ведьмин товар покупала толпа.
Орнамент по черепу ярко-лилов,
Желтей канарейки огрызки зубов.
Два синих, блестящих, больших леденца –
О, сахара слаще глаза мертвеца!
Кондитерский череп — сладчайший десерт,
Но я не уверен, что сладостна смерть.
Совсем не уверен, что сладостна смерть.
* * *
Аквариум тихий и мрачный,
Но есть в нем серебряный дым.
А рыбки как будто прозрачны
И светом полны золотым.
Так плавны ленивые позы,
Так райски-нежны плавники!
Как будто бы с розовой розы
Упали в ручей лепестки.
Как эльфы из радостной сказки,
Пажи при подводных царях!
Зачем эти нежные краски
Живущим глубоко в морях?
Мерцайте, морские созданья,
Вы так золотисто-тихи.
Такое ночное мерцанье
Порой излучают стихи.
В своем фосфорическом свете
Стихи проплывают, плывут.
Блестят серебристые сети.
Но люди едва ли заметят,
Едва ли, едва ли поймут.
* * *
Я недавно коробку сардинок открыл.
В ней лежал человечек и мирно курил.
«Ну, а где же сардинки?» – спросил
его я.
Он ответил: «Они в полноте бытия.
Да, в плероме, а может, в нирване они,
И над ними горят золотые огни,
Отражаясь в оливковом масле вот здесь,
И огнем золотым пропитался я весь».
Я метафору эту не мог разгадать.
Серебрила луна золотистую гладь.
И на скрипке играл голубой господин,
Под сурдинку играл он в коробке сардин,
Под сардинку играл – совершенно один.
АВТОГРАФ (1984)
* * *
Займите где-нибудь
шестьдесят пять миллиардов световых лет,
пускайтесь в путь
и долетите (это не трудно совсем,
не трудно, нет)
до галактики М 87
(М как mamma mia, восемь и семь).
Там в средине
плотная темная масса
в пять миллиардов раз больше солнца,
вроде пустыни
(и – контраст после первого класса!);
Там, мой друг, вам навеки остаться придется.