Приободрился от мгновенной тишины, уточнил.
-Как о Савве Игнатьече может знать такое чужая баба? Которую он и не видел никогда?
-Лжа!
Заполошно взвыл воевода.
-Навет!
-Разуйся, Савва Игнатьич. В том, чтоб ноги показать народу - стыда нет.
Постановила Зима. Велела дядьке Хмуру и купцу Кузьме Семенычу.
-Посмотрите оба! Идите.
Как ни гневался воевода, а снять сапоги пришлось.
-Нету мизинчика.
Подтвердили купец и дядька Хмур.
-На правой ноге!
Савва Игнатьич, босой и взъерошенный сдаваться не спешил. Оглядывался, как затравленный волк. Громко завопил.
-Многие знают о телесах моих! Банщики, лекарь! То не доказательство! Могли разболтать!
В народе опять зашелестел легкий гул. Клавдия, скривившись, подала Семену новую запись. Читая ее парень покраснел.
-Корень мужской его смотрит влево. Когда тверд! У висящего кривизна незаметна...
Откашлялся. Повторил.
-У висящего кривизна незаметна. Ежели это так, скажи, какой банщик видел твою суть алчущей?
-О, Господи.
Шепнула княгиня.
-Только стыдных проверок не доставало.
Громко обратилась к смущенно притихшему народу.
-Есть ли в городе веселого поведения девицы? При харчевне какой? Или трактире придорожном? Должны сыскаться. Немедленно!
Воевода прорычал затравленно.
-Позорить меня не моги!
Княгиня ответила просто.
-Мой суд. Мои слова. Я их уже сказала.
Через час, или поболее того, Хмур с дружинниками приволокли сразу трех недостойных дев. Две были навеселе и уж очень потрепаны. Пытались петь. Третья, помоложе, стояла насупившись. К ней княгиня и обратилась.
-Имя.
-Монькой кличут.
-Знаешь кто я?
-Догадливая. Прознала.
-Ответь, Моня. Твое веселое ремесло не сводило тебя с воеводой?
Девка подарила княгине кривую улыбку. Покачала головой. Ответила с напускной разбитной веселостью.
-Куды ж мне? Трактирной шалаве? Савва Игнатьевич, всем известно, честных девиц предпочитает. Им первым тронутых.
Ее грубо размалеванное лицо стало дерзким. В толпе заохали. Воевода закричал.
-Тварь она. Подстилка грязная. Что ее слова значить могут?
Княгиня велела ему умолкнуть. Снова обратилась к веселой девице.
-Моня, сможешь помочь суду?
Чтобы самой прилюдно не выговаривать стыдных слов заставила Семена разъяснить дело. Потом подытожила.
-Хочу узнать правду. Лжет Клавдия? Или воевода?
Девка хихикнула.
-То легко. Но уж больно много глаз вокруг. Мешать моему делу будут.
В народе грянул хохот. Наглая девка предложила, когда люди отсмеялись.
-Может напоить воеводу, спервоначалу. Для расслабления? Помогает.
Ли было очень противно наблюдать за переменой настроения толпы. Час назад тряслись перед воеводой. Теперь готовы унизить и сожрать. Вон как гогочут. Радостно. В предвкушении. Зима на подругу не смотрела. Скомандовала.
-Лекаря сюда. Знающего. Или знахарку толковую. Со средствами... возбуждающими. Поставить малый походный шатер.
Взмахом ладони остановила хохот. Посмотрела на воеводу. Произнесла ледяным тоном.
-Если клевету Клавдия на тебя вознесла, ей ответ держать придется. Честь по чести. Если она правду говорит, объяснишь мне, откуда знает ее!
Взглянула на приосанившуюся девку.
-Послужи суду, Моня. А за труд я тебе уплачу сполна. Сколько спросишь.
Увы, опоить воеводу нужным составом не согласился никто. Горожане не понаслышке знали нрав Саввы Игнатьича. Ни одного храброго дурака в рядах немногочисленных лекарей да знахарей не сыскалось. Опрошенные целители делали вид, что услышали про вспомогающее разжиганию похоти зелье первый раз. Самая толковая знахарка, она же здешняя повитуха, весьма ловко притворилась полностью глухой, для пущей убедительности еще и впавшей в детство дряхлой бабусей. Это в пятьдесят то лет? Сморщилась, замахала платочком.
-Ступайте, голубы мои, ведать не ведаю, слыхать не слыхивала.
Савва Игнатьич от такой следственной неудачи, воспрял духом, орлом посматривать начал. Княгиня нахмурилась.
-Затянет дело. Притворится немощным. Этот сможет.
Ли не хотела вмешиваться. Но бросила взгляд на (не первый час стоящую на солнце) несчастную немую. Проговорила негромко.
-Пошли за Авдотьей. Незаметно. Уж у нее совет, али травка найдутся. Для такого дела. И полюбовницу его нынешнюю надо привести сюда. Если кто шустрый придушить не успел.
Зима просияла.
-Молодец! Спасибо. Чем же это я думаю?
Отправила на важное дело самого Хмура с двумя толковыми ребятами. Не сказать по виду дядьки, что поручение он считал лестным. Насупился еще больше обыкновенного, взглядом буравил землю под ногами, седые усы топорщились. Парни дело иное, любой приказ госпожи - в радость. Хоть в пекло, не то, что в терем воеводы. Быстрее всех, через полчаса, сыскалась костоправка Авдотья. Вернее не она сама, посыльный. Передала на словах, на ушко княгине шептать велела!
-Призывать меня не моги. Я своим видом весь народ против тебя настрою! Зачнут кричать, что княгиня с ведьмой спозналась. Не взыщи, не приду.
А порошку - не более столовой ложки - прислала. В половине стакана вина растворить. Особо отметила, что двоим хватит. Предусмотрительной оказалась знахарка, ничего не скажешь. Когда серую пыль всыпали в добрый мед, воевода запищал тонко.
-Отравить вздумали! Не стану глотать!
Но ропот в толпе мгновенно примолк, потому что к стакану протянул огромную лапу Семен.
-На двоих, говорите, достанет? Половину отхлебну. А уж вторую, Савва Игнатьич, все едино тебе пить. Не ропщи. Придется.
Воевода осенил себя знаком, взял из рук богатыря стакан, допил, крякнул. Вытер губы широкой ладонью. Едва переставляя ноги, пошел в шатер, в ласковые объятия Мони. Вскоре возвратились посланные в терем. Дядько Хмур, с виду еще злее прежнего, вышагивал впереди. За ним парни вели невысокую, хорошенькую точно из сказки явилась, деву. Темная коса до земли, лицо стыдливо прикрывает синим платом. Сарафан расшит васильками. Велели стать перед княгиней. Дядько Хмур сообщил громко.
-Зазноба воеводская. Аленой кличут.
Вернулся на свое место, за спину госпожи. А маленькая красавица осталась одна. Огляделась несмело, столкнулась взглядом с замершим возле Клавдии Семеном, охнула. Личико у нее враз стало малиновым. В толпе пролетел шелест. Не иначе, узнали деву. Зима спросила ласково.
-Как звать тебя?
-Алена. Дочь мельника Михаила.
-По своей воле живешь у Саввы Игнатьича?
Она не ответила, смотрела в пол, теребила край синего платка. Зима повторила вопрос мягко. Пояснила в чем суть дела.
-Суд над воеводой идет. Виру мне на него подали, что обидел, да искалечил женщину, что сына ее в узилище неправдою заточил. Твои слова очень важны, Алена. Скажи правду. Все как есть. Коли любишь Савву Игнатьича - быть тому. Добром, али по сговору за какую мзду в терем пришла - так и ответь.
Темноволосая медленно покачала головой. Потом собралась с духом, люди на цыпочки вставали, тянулись, чтобы расслышать тихие слова.
-Не люблю. Не своей волею пришла. Батюшку моего грозился Мирону отдать на расправу. А сестриц малых - продать степнякам. Батюшка осерчал, так его разложили и высекли. Неделю встать не мог. Куда ж мне деваться было, госпожа? Сказал, если руки на себя наложу, все едино месть обещанную над моей семьей сотворит.
В толпе заохали жалостливые бабы. Алена по-прежнему смотрела себе под ноги, точно не имела сил поднять голову. Слабый, дрожащий голос был полон горечи.
-Простите люди, добрые, за стыдную правду. С ним живу, с воеводой. Полгода скоро будет уже. Все думала - надоем, отправит домой.
Потом, после короткой паузы, девушка вдруг заговорила немного громче.
-И мою виру прими, Зима Мстиславна. Заступись.
Точно ноги подломились, вздохнула, повалилась на колени, лбом стукнулась о помост, платок отлетел в сторону, как раз под ноги богатырю. Гонимый слабым ветром обвернулся вокруг сапога. В народе воцарилась жуткая тишина. Прорезанная бормотанием, доносящимся из шатра, перерастающим в двойной, мужской и женский крик.