– Молчишь!.. – процедил он с пьяной сварливостью, готовый начать беспричинную ссору.
Ирина угрюмо посмотрела на него и не ответила. Впервые она видела его в таком состоянии. Было что-то омерзительное в его попытках убежать от своего страха, в его пьянстве и придирках.
– Кто тебе все это внушил? – повышая голос, повторил он.
– Разве я не могла додуматься сама?
Он опустил голову, словно поняв бессмысленность своего вопроса, и сказал более трезвым тоном:
– Ты относишься ко мне не так, как раньше.
– Да. Это тебя удивляет?
– Я знаю… – Он говорил медленно, стараясь не упустить своей мысли. – Это родственники нажужжали тебе в уши… Этот из деревни, как его… твой двоюродный братец… Я с гимназии его помню… Все, бывало, ходил с полосатой деревенской сумкой – книжки в ней носил… Сегодня так на меня уставился, словно проглотить хотел…
– Какое он имеет отношение к нам с тобой? – спросила Ирина.
– Науськал тебя.
– Я не собака, чтобы меня науськивать. Я сама могу судить о тебе.
Он потянулся за рюмкой, чтобы налить еще коньяку, но Ирина вскочила с дивана и вырвала у него бутылку.
– Нет!.. Больше не пей.
– Ты думаешь, я пьян?
– И притом безобразно… Противно смотреть.
Он рассмеялся и с неожиданной нежностью погладил ее по голове.
– Что ж, может быть. Я очень устал.
– Налей и мне, – тихо промолвила Ирина.
Борис молча поднес ей рюмку.
– Еще одну… – мрачно попросила она. – Я хочу сравняться с тобой, чтобы ничего не соображать.
Она свернулась клубочком на диване и смотрела перед собой невидящими глазами. Борис сел рядом и положил ей руку на плечо. Теперь Ирину не раздражал противный за пах коньяка, но она еще яснее сознавала, что все рухнуло. Она чувствовала, что в душе ее что-то умирает, гибнет безвозвратно. А умирали в ней радость жизни, уважение к себе самой, трепет и тепло ее любви.