– Нет!.. Не беспокойтесь!.. – возразил расхрабрившийся Лихтенфельд. – Я довезу вас до больницы.
Ирина надела плащ, и все трое стали спускаться по темной лестнице. Улица была пуста. Силуэты домов чернели на фоне звездного неба. Фон Гайер сел за руль. Ирина села рядом с ним, чтобы показывать дорогу, а Лихтенфельд расположился на заднем сиденье. Бывший летчик погнал машину по безлюдным улицам. Над городом по-прежнему висела зловещая тишина, как будто все его население вымерло. Замаскированные фары автомобиля еще освещали белые линии и стрелки, обозначающие входы в бомбоубежища. Фон Гайер прислушался. Сквозь глухое гудение автомобильного мотора он уловил негромкий протяжный гул, хорошо ему знакомый, низкий, ровный шум быстро вертящихся пропеллеров, который отбросил его сразу на двадцать лет назад. Откуда-то приближались самолеты, но шум их был еще далеким, глухим и неясным. Монотонный и зловещий рокот моторов когда-то жестоко действовал ему на нервы, а теперь, напротив, по какой-то странной прихоти времени и воспоминаний казался приятным. Густой мощный гул боевых самолетов напомнил ему о несбыточных мечтах молодости, о задоре его двадцати трех лет и слащавой романтике летчиков первой мировой войны. Мыслями он ушел в прошлое, и сейчас оно казалось ему призрачным и прекрасным, как трагическая легенда о Нибелунгах. Но чей-то жалобный голос, прозвучавший у него за спиной, вернул его к действительности.
– Летят… – заикался барон. – Самолеты летят! Гоните быстрей, господин капитан!..
– Перестаньте давать советы! – рявкнул бывший летчик.
Ирина рассмеялась.
– Вы ведь не боитесь? – спросил фон Гайер.
– Нет, – ответила она. – Но эта поездка – только липшее беспокойство для вас.
– Мы просто едем домой… А вы дежурите и обязаны быть в больнице. Если ваш коллега не явится, вы можете получить выговор.
– Дело не в этом, – сказала она. – Никто не осмелится меня упрекнуть, да и заместитель мой будет па месте. Но не находите ли вы, что это безобразно – пропускать дежурство из-за партии в бридж? В этот вечер я решила, что надо быть честнее с людьми.
– Это бессмысленно, – возразил фон Гайер. – Человек должен быть честным только по отношению к своим принципам.
– Вот как?
– Да, так.
– Но если у человека нет принципов?
– У вас они есть.
Она засмеялась и неожиданно бросила:
– Сегодня поело обеда у меня был Ценкер.
Фон Гайер па это не отозвался. На миг он оцепенел, потом рука его невольно дрогнула. Колеса задели тротуар, и машина подскочила.
– А!.. – проговорил он рассеянным, шутливым тоном, словно лишь чуть-чуть удивляясь тому, что услышал. – Он сам пожелал прийти?
– Нет, это я позвала его.
– Этого следовало ожидать, – сказал фон Гайер. – Я допускал такую возможность.
В его голосе прозвучало равнодушие и полная безучастность ко всему на свете.
– Теперь вы, конечно, глубоко презираете меня.
– Нет, – ответил он. – Я не настолько ограничен. Вы не похожи па других и имеете право поступать, как вам хочется. От этого вы не станете хуже.
– Значит, мое поведение вам безразлично?
– В некотором смысле – да. Но это не важно. Важно то, что я вас уважаю.
– Что же во мне еще можно уважать?
– Например, то, что вы ничего не боитесь и решили ехать в больницу… И то, что вы сказали мне про Ценкера.
– Это у меня вырвалось случайно, – ответила она. – Я бы могла и промолчать.
– Нет, вы еще не настолько сильны и молчать не смогли бы. Но с этой минуты, наверное, сможете… Надо, чтобы вы могли.
– Спасибо. Совет хороший, но я ему не последую.
– Почему?
– Потому что потом я чувствую себя очень плохо.
– Слабость!.. – почти сочувственно проговорил немец.
А Ирина снова подумала, что этот человек, как и она, безнадежно отравлен жизнью.
Они выехали на Княжевское шоссе, идущее мимо больницы. Дорога была темна и пустынна. Гудение самолетов стало близким и отчетливым. Они уже были над городом, и по небу протянулись длинные щупальца прожекторов. Где-то загремели первые выстрелы зенитной артиллерии. Снаряды фейерверком разрывались в покрытом легкими облаками небе, оставляя за собой длинные светящиеся ленты.
– Остановитесь здесь, – сказала Ирина. – Я дойду до больницы пешком.
– Нет, мы довезем вас до самого подъезда, – спокойно возразил фон Гайер.
– Не успеем!.. – завопил Лихтенфельд.
Но фон Гайер, не обратив внимания на его вопль, свернул к больнице. Артиллерийская стрельба усилилась. На мостовую стали падать осколки снарядов. Внезапно в грохот орудии ворвался рев снижающегося самолета. Зенитный пулемет, стоявший поблизости, поднял истерическую трескотню, и тут же раздался глухой взрыв бомбы. Все это длилось считанные секунды, и вскоре рокот самолета замер вдали, а пулемет умолк. Фон Гайер осторожно вел машину по темным аллеям больничного парка. Ирина ровным и спокойным голосом говорила ему, куда ехать. Когда они остановились перед терапевтической клиникой, самолеты были уже далеко и стрельба прекратилась. Фон Гайер проводил Ирину до подъезда. Когда они прощались, она почувствовала на своей руке ледяное прикосновение его губ.