– О чем еще тебе писала мать? – спросила она, с горечью сознавая, что нет ничего безнадежней того нового чувства, которое все сильнее разгоралось в ее сердце.
– Ты ей очень нравишься, – ответил он спокойно. – Она считает, что ты вполне подходишь Борису.
– Я не об этом спрашиваю, – сказала Ирина.
– А о чем же?
– Я хотела бы знать, писала ли она что-нибудь о Стефане?
– Писала, что он умер в тюрьме.
– Только об этом?
– О чем же еще?
– С арестом и смертью Стефана связано еще очень многое.
И, немного поколебавшись, Ирина начала рассказывать. Она рассказывала о жестокости братоубийцы таким ровным и тихим голосом, что казалось, будто она обвиняет не преступника, а тот мир, который его породил и который был в то же время и ее миром. Закончив, она увидела, что Павел стоит у окна, устремив взгляд на темный лес.
– Ты слышал, что я тебе сказала? – спросила она, подойдя и тронув его за плечо. – Не доверяй ему ни в чем!.. Не вздумай скрываться здесь или в его доме в Софии!.. Пока что он бережет тебя на случай революции… Но стоит событиям обернуться по-другому, он, как Иуда, передаст тебя в руки гестапо… Самое ужасное в нем то, что он даже никогда не сознает гнусности своих поступков.
Но Павел ничего не ответил, потому что мысли его были заняты маленьким ремсистом, смуглым и пылким братишкой, с которым он простился, уезжая в Аргентину, и о котором часто вспоминал и в окопах Мадрида, и в школе военных инструкторов в Советском Союзе. Ирина наклонилась и, заглянув ему в лицо, заметила при свете луны, как он старается не выдать свое тяжелое немое горе. Губы его были стиснуты, а веки судорожно трепетали. Но в глазах его не было слез. Этот человек не мог плакать.
В это время из леса донесся какой-то жалобный стон, напоминавший крик совы.
– Мои люди подходят, – сказал Павел и быстрыми шагами направился к двери, словно сразу забыв обо всем, что произошло в этот вечер.
– Ты вернешься? – спросила Ирина обиженно.
– Нет! Ухожу с ними.
Она повторила гневно:
– Я спрашиваю, ты вернешься?… Когда-нибудь?
Он ответил небрежно:
– Да, может быть!.. Когда кончится борьба.
И тогда она почувствовала, что мгновенно перестала для него существовать, и ей стало горько и обидно, ибо она не знала, что он живет только борьбой. Она подошла к окну и стала смотреть па примыкавший к вилле пустырь, па котором была разбита теннисная площадка. Сетки и корт заросли бурьяном, который резкими тенями выделялся на светлом песке. Из леса веяло сыростью, пропитанной запахом папоротника и смолы. Жалобный крик совы повторился еще несколько раз. Ирине почудились в нем звуки, похожие па человеческий голос. Немного погодя она увидела тень Павла, углублявшегося в лес.
Ирина закрыла окно: ей захотелось спать. Люминал начал действовать.
V
Пройдя мимо запущенной теннисной площадки, Павел подошел к кирпичной ограде, которая отделяла задний Двор виллы от склона, поросшего соснами. Он ловко перемахнул через ограду и спустя минуту был уже в лесу, густом и непроглядно темпом даже в эту лунную ночь. Крик совы, страшно напоминающий человеческий голос, звучал все настойчивее.
Павел негромко свистнул два раза.
– Пароль! – хрипло выкрикнул кто-то из темноты.
– Девять, – сказал Павел.
– Пятьдесят четыре.
Но этого оказалось недостаточно, и Павла спросили строгим голосом:
– Где находится Тегеран?
– На Рыбачьем полуострове, – ответил Павел.
Наступило молчание: по-видимому, неизвестные колебались.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Павел.
– Иди сюда, – послышалось в ответ.