У нее снова задрожали руки, и Чингис заметил это.
– Зря я тебе проговорился, кто я… Этот разговор тебя утомил.
Но она возразила:
– Как раз наоборот… Я поняла, как мне быть дальше.
Он пытливо всматривался в ее лицо – все еще прекрасное, но вялое лицо человека без цели, без надежды, без, волн к жизни, лицо женщины, для которой красота стала проклятьем, лицо, которое жизнь уже отметила печатью нервного расстройства, ведущего к тихому помешательству и неминуемой гибели.
– Что же ты собираешься делать дальше? – спросил Чингис с беспокойством.
– Вернуться к медицине, – солгала она, зная, что он ей поверит.
– Чудесная мысль, – сказал Чингис – Но пока не думай об этом.
Он собрался уходить, хоть сомнения его и не рассеялись, и натянул пилотку с красной звездочкой.
– Куда ты идешь? – грустно спросила Ирина.
Желая развеселить ее, он ответил шутливо, совсем как в студенческие годы:
– К санитарному далай-ламе… Хочу достать передвижную рентгеновскую установку.
И хоть говорил он веселым тоном, в голосе его прозвучало волнение.
– Да, это, конечно, необходимое приобретение, – сказала Ирина, удивленная тем, что можно так волноваться из-за какой-то рентгеновской установки.
Он снова взглянул на нес, озабоченно и задумчиво. В ее голосе он услышал равнодушие и усталость, дрожь мучительной неврастении, отчаяние и отчужденность, которые предвещали близкую и неизбежную гибель. Перед ним была обреченная душа из умирающего старого мира.
Чингис вспомнил Ирину, какой она была в юности, и ему стало больно за нее. На пороге он обернулся и сказал:
– Ты должна взять себя в руки и вернуться к труду, к своей профессии. Только тогда ты встанешь на ноги.
Она отозвалась с фальшивой бодростью в голосе: – Конечно, так я и сделаю.
Но она понимала, что этого не будет, и у нее опять задрожали руки.
После обеда пришла Лила. Ирина узнала ее сразу: эти русые волосы, голубые глаза и чистые, холодноватые черты лица запечатлелись в ее памяти со школьной скамьи. Еще в гимназии это лицо всегда поражало Ирину правдивостью и силой воли. Таким оно было и сейчас, только казалось более мягким – может, это жизненный опыт и радость победы смягчили его выражение. Стальные глаза стали совсем голубыми, а тонкие девичьи губы – более яркими, и в их очертаниях появилась сочная мягкость. Ирина наблюдала за Лидой с болезненным любопытством красавицы, сознающей превосходство другой красивой женщины.
Лила не красилась, и это придавало ей очарование свежести. Волосы ее, гладко зачесанные за уши, были уложены небрежно – и, должно быть, умышленно небрежно, чтобы прическа казалась как можно более естественной. Именно такая прическа шла к ее правильным чертам. Скромное черное платье оттеняло светлые волосы и золотистость кожи. От всего облика Лилы веяло здоровьем, спокойной силой жизни и красотой.