Дядя Бен кашлянул.
— Надеюсь, у нас всех достаточно широкие взгляды, — сказала Хелена. — Кроме Тоби и, возможно, бедного Мориса. Однако, Дженис…
Но девушка снова проигнорировала замечание матери.
— Ты ведь была замужем за этим Этвудом, не так ли?
— Да, конечно была, — ответила Ева.
— А тебе известно, что он вернулся в Ла-Банделетт?
Ева облизнула губы.
— В самом деле?
— Да. Неделю назад он находился в заднем баре «Донжона» и заявлял, что ты все еще влюблена в него и что он намерен вернуть тебя, даже если ему придется все рассказать о тебе нашей семье.
Ева сидела неподвижно. Ее сердце на короткое время будто остановилось, а потом начало бешено колотиться. Столь явная несправедливость лишила ее дара речи.
Дженис обернулась к остальным.
— Помните, — продолжала она, — вторую половину того дня, когда умер папа? Как он вернулся домой необычайно странный, молчаливый и отказался идти с нами в театр, но не объяснил почему? Только звонок антиквара насчет табакерки привел его в хорошее настроение. А перед нашим уходом в театр папа что-то сказал Тоби, и Тоби после этого тоже вел себя странно.
— Ну? — осведомился дядя Бен, тщательно обследуя чашечку своей трубки.
— Чепуха, — заявила Хелена. Но при упоминании об этом вечере ее глаза наполнились слезами, а с круглого лица исчезли улыбка и румянец. — Тоби тогда вел себя чопорно, потому что пьеса «Профессия миссис Уоррен»… ну, о проституции.
— Папина любимая послеполуденная прогулка, — продолжала Дженис, — была в зоологический сад позади отеля «Донжон». Предположим, этот мистер Этвуд последовал за ним и рассказал ему что-то о… — Не окончив фразу и не оборачиваясь, она кивнула в сторону Евы. — Вернувшись домой, папа мог рассказать об этом Тоби. Конечно, Тоби ему бы не поверил, но вы помните, что в ту ночь он никак не мог заснуть? В час ночи Тоби позвонил Еве. Что, если он передал ей папины слова, а Ева пришла сюда разобраться с папой и…
— Одну минутку, — прервала Ева. Подождав, пока ее дыхание замедлится, она добавила: — Что вы думали обо мне все это время?
— Ничего, дорогая! — воскликнула Хелена, сорвав пенсне с переносицы. — Такой замечательной женщины мы никогда не встречали! Господи, я никогда не могу найти носовой платок, когда он мне нужен… Но когда Дженис начала говорить о крови и еще бог знает о чем, а ты не стала сразу все отрицать…
— Да, — кивнул дядя Бен.
— Но я хочу знать, — настаивала Ева, — что означают все эти намеки и недомолвки, которые я до сих пор никогда от вас не слышала? Вы имеете в виду, что «Профессию миссис Уоррен» можно было бы назвать «Профессией миссис Нил»?
Хелена была шокирована.
— Господи, дорогая, конечно нет!
— Тогда что это означает? Я знаю, что говорят обо мне люди или, по крайней мере, говорили раньше. Это неправда. Но если я буду продолжать это слышать, то мне захочется сделать это правдой!
— А как насчет убийства? — спокойно спросила Дженис с детской простотой. Она уже не была высокомерной зазнайкой, воротившей нос от забав сверстников. Девушка сидела в кресле, обхватив руками колени. Ее веки предательски подрагивали над карими глазами, а губы слегка шевелились. — Понимаешь, — объяснила Дженис, — мы настолько тебя идеализировали, что…
Снова фразу завершил жест. Ева, всей душой тянувшаяся к этим людям, оказывалась во все более трудном положении.
— Ты все еще влюблена в мистера Этвуда? — осведомилась Дженис.
— Нет!
— Неужели ты всю эту неделю лицемерила? Ты что-то скрыла от нас?
— Нет. Просто…
— Мне казалось, она выглядит осунувшейся. Но для нас всех это было нелегкое время. — Дядя Бен достал складной нож и стал скрести им в чашечке трубки. Потом он посмотрел на Хелену. — Помнишь, Долли?
— Помню что? — спросила Хелена.
— Я возился с автомобилем, а потом протянул руку и случайно притронулся к ней кожаной коричневой перчаткой, так она чуть в обморок не упала. Признаю, перчатка была не слишком чистая.
Ева поднесла руки к глазам.
— Никто не верит сплетням о тебе, — мягко произнесла Хелена. — Но речь о другом. Ты так и не ответила на вопрос Дженис. Ты выходила из дому той ночью?
— Да, — сказала Ева.
— И на твоей одежде была кровь?
— Да. Немного.
Теперь в гостиной, на окнах которой еще оставался свет заходящего солнца, не слышалось ни звука: только спаниель, лениво похлопывающий ушами, царапал деревянный пол. Даже поскребывание ножа дяди Бена в чашечке трубки прекратилось. Две женщины в черном и мужчина в сером уставились на Еву с различной степенью потрясения и недоверия.