— Мужчины раньше полудня не проснутся, — напомнила мачеха. — Так что немного времени у нас есть. Бежать ему надо… Арице…
— Варда его искать станет, — поделилась мыслями Дияла. — К тому же они в одной сотне. Не сегодня-завтра сбор объявят, вернутся в казармы. Там и поубивают друг друга… Тут выход другой нужен. Поступим так. Я сейчас заберу его с собой, спрячу у Хадара-плотника. Потом поговорю с Мар-Зайей…
— Царский писец? — с почтением в голосе уточнила Хемда.
— Да.
— Я думала, вы больше не видитесь…
— Я не занимаюсь с ним любовью, если ты об этом, — вспыхнула Дияла. — Но мы по-прежнему друзья.
— Хорошо, хорошо…
— Надеюсь, он поможет устроить все так, чтобы перевести Арицу из царского полка куда-нибудь подальше.
— Хорошо бы… Что будет с Агавой, думала? Варда ведь ее не простит.
— А что тут скажешь. Не до нее сейчас. Семью бы от братоубийства уберечь.
— Жалко мне ее.
— Да. Жизни ей здесь не будет. Отправлю-ка я ее на наш виноградник, за город. Варда там не бывает.
Так и поступили. Спрятали Арицу. Спрятали Агаву. Когда мужчины проснулись, то снова взялись за пиво, за вино. К вечеру все опять были пьяны. Только сутки спустя Варда вспомнил об Агаве, принялся ее искать, стал горячиться. Шимшон, который уже обо всем знал от Хемды и Диялы, повел сына за собой для разговора.
Через полчаса из комнаты вышел Шимшон, один, мрачнее тучи, подозвал Диялу:
— С Арицей надо решать. Не сможешь, я попробую. Поговорю с Таба-Ашшуром или с кем еще. Есть у меня один знакомый купец при царе. Обещал помочь, если что. Миром это дело не поправить. Агава пускай живет там, куда ты ее отправила.
Дияла осторожно спросила о брате:
— Как он? Сильно зол?
Шимшон оглянулся на закрытую занавеску, за которой сидел его старший сын, и сказал так тихо, чтобы слышала только дочь:
— Не заходи туда. Он плачет, — голос старика дрогнул.
5
За шесть месяцев до начала восстания.
Киммерия. Город Хаттуса
Манас вытер со лба пот и прислушался: показалось — или кто-то идет по веранде?
Наверное, показалось.
Впрочем, для верности хозяин постоялого двора пару минут сидел тихо как мышь. Успокоившись, тяжело вздохнул и вернулся к работе: он мыл пол, стоя на четвереньках, сначала чистил его щеткой, затем елозил мыльной тряпкой и снова брался за щетку. Комната была крохотная, из мебели — узкая деревянная кровать, а в проходе между нею и стеной мог едва протиснуться человек. Небольшое свободное пространство оставалось перед порогом, здесь ему и приходилось трудиться.
Однако стоило Манасу оказаться спиной ко входу, как сзади кто-то незаметно поддел кинжалом защелку и бесшумно отворил дверь. Хозяин бы и не почувствовал ничего, если б не легкий ветерок, подувший с улицы.
Манас замер. Так жук-навозник притворяется мертвым, столкнувшись с опасностью. Глаза нашли нож, заткнутый за пояс. Главное — не выдать себя, а то ему перережут горло раньше, чем он обернется.
— Чего надо? Замерз? Оно понятно: ночь сегодня прохладная. Может, принести еще одно одеяло, только скажи куда, — вкрадчиво говорил Манас, пытаясь угадать, кто дышит ему в затылок: «Хорошо б, если бы постоялец. Но кто станет красться, будто вор в чужом доме… Так, наверное, вор и есть… Тогда пускай думает, что я принял его за постояльца».
— Ты распустил всех своих рабов? — услышал он знакомый спокойный голос.
— Ашшуррисау? — изумился хозяин.
Встав с колен, он повернулся к гостю, излучая радушие. Теперь, когда от страха ничего не осталось, Манас улыбался, и все же растерянное выражение на его лице не исчезло.
— Почему ты здесь? Ты же отправился на север…
— Я вымотан и голоден как волк. Накрой-ка на стол, — Ашшуррисау усмехнулся. — Не знаю, сам или позови рабов, но накрой. А там и поговорим.
— Да, да, ты посиди здесь, — засуетился Манас. — Я сейчас все устрою.
Он быстро вышел из комнаты. Спустился вниз, стал будить рабов, отдавать приказания.
Ассириец же, добравшись до кровати, хотел было прилечь, но в последний момент передумал; снял со стены подвешенный на крюк светильник — и принялся изучать темное пятно на полу, которое так старательно пытался вывести Манас. Убедившись, что чутье его не обмануло, Ашшуррисау прилег отдохнуть.
Пока накрывали ужин, гость успел вздремнуть. Но стоило Манасу войти в комнату, как ассириец сразу открыл глаза и прямо спросил: