То-то сейчас старый математик был бы доволен: ведь говорил, предупреждал! Ну, предупреждал, а что толку? Предположим, освоил бы Харитон устный счёт и узнал бы, что не сто лет ему грызть известняк науки, а все двести, от этого ему легче стало бы?
Харитон вылизал тарелку, допил первую порцию воды. Долго сидел, придирчиво разглядывая таблетку. Единственный фактор его нынешней жизни, остающийся совершенно неизвестным.
Проглотишь ее — и, может быть, изувеченные непривычной работой руки заживут и наполнятся новой силой. Или вдруг узнаешь, куда надо прорубаться, и сколько времени на это потребно. А то и вовсе прекратится этот нудный бред, и очутишься дома, и мать заведёт бесконечную песню, что надо устраиваться на работу и жить, как все люди. А куда устраиваться? Механический завод, градообразующее предприятие, не то чтобы совсем обанкротился, но и не работает толком. Да хоть бы он и процветал; Харитон презирал Механический всё с тех же школьных времён, когда класс водили туда на экскурсию. Работать на этой громыхающей дымогарке не было никакой охоты. Будущая профессия представлялась невнятно, Харитон отчётливо видел лишь одну сцену: вот он заходит в кафе, просто выпить чашечку кофе, а пацанва, сидящая у окна, перешёптывается: «Это же сам Харитон Слептов!..». Кем надо стать, чтобы тебя вот так узнавали, Харитон сказать не мог. Но уж, во всяком случае, не работягой с Механического и не долбателем камня в подземной темнице.
Харитон, внутренне сжавшись, взялся за кайло. Так или иначе, таблетку он проглотить успеет. Можно сколько угодно фантазировать о фармакологических свойствах таблетки, но их не узнаешь, пока не разжуёшь. Не исключено, что на розетке окажется витаминка, или аспиринка, или иная плацебушка. Но скорей всего, в этом Харитон был почти уверен, ему предлагали наркотик, нечто новенькое, на что подсаживаются с первого раза. Жутковато представлялось, как он будет лежать, не в силах даже добраться к унитазу, и знать, что до свободы оставалась лишь пара ударов кирки. Уж об этом они позаботятся, чтобы он знал.
«Они» — так Харитон обозначал то, что держало его в плену. Говорить «он» было страшнее, «он» уже всё решил, и бесполезно надеяться на снисхождение. Хуже было только «оно».
Так он и сидел, сжимая измученной ладонью рубчатую рукоять и глядя на таблетку. Поняв, что ничего не высидит, поднялся, прошёл в штольню. С тоской поглядел на сделанную с утра нишу, подошёл к торцу штольни, куда наносил первые, беспомощные удары. Следов от кайла не заметно. Ну кто так рубит? Вот же идёт жилка, сюда и надо бить. В несколько ударов отколол приличный кусок. Ладонь, прикипевшая к рукояти, откликнулась жгучей болью.
Нет, так не годится. Тюкая то здесь, то там, никуда не пророешься. Выбрал одно направление, туда и пробивайся.
К тому времени, когда Харитон окончательно изнемог, ниша была расширена и в ней обозначилась третья ступенька. Харитон приплёлся в камеру, смочил пересохшее горло последним глотком воды и замертво повалился на топчан. Опять он не мог сказать, сколько времени пробыл в небытии, а вот сон, как назло, запомнился, хотя обычно Харитон снов не помнил. На этот раз он усиленно вгрызался в пол штольни, и вскоре кайло провалилось в пробитую дыру, сквозь которую Харитон увидел станцию метро: платформу, людей, не обращающих ни малейшего внимания на сыплющиеся обломки.
— Спасите! — закричал Харитон и проснулся.
С минуту лежал, осознавая нелепость сна. Ну откуда, скажите на милость, внизу взяться станции метрополитена? Если бы рядом ходили поезда, в камере ощущалась бы вибрация. Кроме того, даже на самой малой глубине тоннели метро и вестибюли станций перекрыты тюбингами из особого, вакуумированного бетона, который никакая кайлушка не возьмёт.
Зато понятно другое: просто так такие сны не снятся, даже во сне таинственные тюремщики не оставляют его в покое.
Харитон поднялся, полизал кашки, захлебнул водой и с отвращением вышел в штольню. На всякий случай простучал пол. Звук всюду был глухой, не обещающий никаких пустот. Несколько раз безо всякого энтузиазма тяпнул по камню в боковом проходе.
В чём дело? Неужели ему расхотелось на волю? Нет, конечно, просто надежда, поддерживавшая силы, угасла. Толщи известняков могут достигать нескольких километров, и не его кайлушечкой пробить их. А поверх известняков могут лежать граниты и… эти… как их?.. — диабазы. Угодно — копай, лопаточка моя.