Петреску тактично присел на корточки, отчего сражу же стал похож на гопника, которых в Кишиневе давно уже истребили беспризорники. Многие жители столицы — из девяти тысяч оставшихся смельчаков, которым просто некуда было идти, — даже скучали по этим парням в спортивной форме и с маленькими дамскими сумочками в руках. Конечно, Петреску был одет совсем иначе. На нем были штаны цвета хаки, крепкие ботинки со склада Национальной армии, и куртка спецназовца. Снаружи для маскировки она была заклеена надписью «Олимпиаду 2078 — в Бельцах! Верим, Любим, Ждем». На руках его были обрезанные на пальцах перчатки, и, конечно, лейтенант был вооружен.
Лоринков оделся чуть более вызывающе: на нем были джинсы, ботинки «Гриндерс», и пуховик китайского производства, оставленный сторожу музея кем–то из сердобольных туристов. Писатель огляделся.
Вы уверены, что надо поступать именно так? — спросил Петреску.
Я бы смирился с тем, что они будут гадить здесь, — сказал Лоринков, кривясь, — я бы даже выпитый спирт простил…
Ну, спирт–то мы с собой прихватим, — успокоил Петреску.
Но книги?.. — сказал Лоринков.
Книги пустят на закрутки и подтирку, — уверенно сказал Петреску.
А взять с собой вашу библиотеку мы, увы, не можем, — сказал он.
Что же, — сказал Лоринков, — рожденный из земли к земле да и припадет.
Веди, вини, вици, — нелогично добавил он после этого.
Лоринков, как и все недоучившиеся молдавские интеллигенты, обожал латынь.
Петреску тактично ждал. Ему еле удалось уговорить Лоринкова покинуть башню Кишиневского городского музея. Конечно, документалист лейтенанту особо не был нужен. Просто он выполнял просьбу супруги, просившей позаботиться об этом «всегда беспомощном чудовище». К тому же, вдвоем веселее, думал Петреску. Да и оставаться в башне на самом деле было опасно. Местные банды уже разнюхали о том, что в строении полно спирта, винтажных фото с полуобнаженными кишиневскими красавицами начала 20 века, и охраняет это добро всего лишь один псих, который большую часть дня валяется в отключке. Это, с учетом истощившихся запасов боеприпасов, делало будущее музея четко определенным. Башню вот–вот сожгут. Так что, меланхолично подумал Петреску, покачиваясь на согнутых и уже затекших ногах, решение Лоринкова, по большому счету, ничего не меняет…
Посидели, и хватит, — сказал Лоринков.
Встал, и, отчаянно кривясь, стал разбивать банки со спиртом, которые не поместились в багажник автомобиля, — старенького джипа, пережившего еще вьетнамскую войну. Особенно много спирта он вылил на книги. Петреску сам не знал, чего его больше жалко — книг, или спирта. Наверное, все–таки спирта, решил прагматичный лейтенант. Жидкость лилась, будто слезы… Хорошенько оросив музей сверху донизу, Лоринков распахнул двери, подождал, пока выйдет Петреску.
Прощай, дом родимый, — сказал он, поклонившись музею.
Прощайте, книженьки вы мои беленьки, — крикнул он наверх отчаянно пропылившимся полкам.
И ты, кроватушка моя, — с поясным поклоном добавил он, — прощевай.
Хватит вам уже прощание славянки тут разыгрывать, — сказал Петреску, — это же вещи, они неодушевленные, что вы, право, с ними разговариваете.
Ну так я и с вами разговариваю, — желчно сказал Лоринков.
После чего зажег смоченный спиртом кусок ветоши и бросил его на пол музея. Закрыл двери, запер засовом.
Может, подождем, пока разгорится? — спросил он умоляюще Петреску.
Пятиэтажная махина? — спросил полицейский.
Да мы до Второго пришествия ждать будем, — не согласился он на просьбу писателя, и уселся в машину.
Оно, говорят, уже случилось, — сказал Лоринков, не отводивший взгляд от дверей музея, и усевшийся в машину спиной, — этот ваш главарь исходников сошел с небес, по крайней мере, об этом твердят люди…
С этим и будем разбираться, — сказал Петреску.
Дым, — сказал Лоринков, неотрывно глядя на музей.
Неудивительно, — сказал Петреску.
Чего мы ждем? — спросил Лоринков.
В смысле? — спросил Петреску.
Мы в машине, — сказал Лоринков, улыбнувшись язычку пламени, робко выглянувшему из–за двери музея. — Трогайтесь и заводитесь.
Сначала заводятся, а потом трогаются, — укоризненно сказал Петреску.
Не сдать на права в тридцать–то пять лет… — сказал Петреску.
Ерунда, — сказал Лоринков, — ведь у меня есть вы, бравый лейтенант…
Настоящий мужчина с умелыми руками и водитель со стажем, — добавил он с ненавистью, вспомнив в том числе и эти выгодно отличавшие от него Петреску стороны.