Который он сам же пошатнул своими похождениями с девочками легкого поведения.
Я выглядываю в зал. Берлускони как раз стоит неподалеку от трибуны. Готовится читать приветственную речь. Остальные делегаты рассаживаются, многие упрямо не глядят друг на друга. Ну, например, двое волосатых здоровущих парней с Кипра. Азербайджанец и армянин. Какие–то африканцы. Вечно у этих южан разборки. Ничего, думаю я ласково, очень скоро все вы помиритесь, господа.
Это будет самый знаменательный день современной истории, — повторяю я слова Обамы.
Свобода и всеобщее благоденствие войдут сегодня в мир через эту дверь, — говорю я задумчиво.
После чего закрываю ее.
Я гляжу еще некоторое время в коридоре, не появится ли кто, но прошли, кажется, уже все. Можно начинать, думаю я. Снимаю с себя ливрею, которую обязан надевать каждый раз, когда стою у дверей и открываю их для почетных гостей. Облачаюсь в костюм обслуживающего персонала.
Это все проклятая жадность стран–членов ООН. Они так мало жертвуют на свою организацию, что администрации приходится экономить на штатах. Разумеется, после того, как на всем остальном сэкономлено. Сначала мы урезаем программу помощи странам Африки страдающим от жажды, а потом задумываемся над тем, чтобы продать машины из автопарка. Африку мне не жалко. Все, что вы дадите ей, пропадет бесследно. Поить Африку это все равно, что ссать в песок. А вот себя жалко. За одну зарплату мы выполняем несколько работ. Например я сегодня буду еще и официантом. Стану разносить воду, кофе и чай.
Причем сделаю это первый раз в жизни с удовольствием. По личным причинам, о которых смогу рассказать лишь через 12 минут 45 секунды. Нет, уже 12 минут 42 секунды. Ну и так далее. Время летит, говорят мудрецы, и они правы. Нам не дано предугадать, к чему приведет нас время, говорят они, и они правы. Мы и правда не знаем, что нас ждет. За одним исключением. Вернее, двумя.
Мы все умрем, это раз.
Мы всегда будем знать, что нас ждет, если станем планировать свое будущее. Это два.
Счет нехитрый. Раз–два.
Так что я улыбаюсь, когда охрана обшаривает меня — скорее для проформы, я ведь ветеран местной обслуги, — перед тем, как запустить в зал. Они ощупывают меня, отпускают дурацкие шуточки, — ведь самые мужественные из них «голубые», я точно знаю, — и, наконец, выдают разрешение. Я хватаю поднос с напитками и вхожу. Раньше своего делегата хотели снабжать спецслужбы от каждой страны. Но это грозило полным бардаком. Представьте себе закрытый зал, где сидят 150 президентов и им подают попить и поесть 150 шпионов высшей квалификации. Иранский шпион и президент США, американский шпион и президент Ирака, — ну, еще до того, что президента Ирака повесили, — шпион Северной Кореи случайно подает стаканчик кофе британскому премьеру, а северокорейского делегата угощает «Пепси» южнокорейский шпион… Представили? Вот поэтому ООН и взяла на себя снабжение напитками и закусками делегатов во время заседаний. Будь я религиозным фантиком, я бы непременно решил, что рукой ООН водила рука Бога. Но никакой руки у ООН нет. Это всего лишь аббревиатура, обозначающая никчемную, бесполезную организацию, весь прок от которой — то, что она дала мне работу.
Вернее, давала.
Потому что через девять минут сорок две секунды мой контракт с ООН истечет, и возобновлять я его не намерен.
Я гляжу на часы, улыбаюсь, и разношу напитки делегатам. Очень скоро синьор Берлускони начнет читать свою речь, и выходить из зала в этот момент будет крайне неприлично. Поэтому лучше, чтобы ваша минеральная вода стояла на столе, и кофе — там же. Ну, а если вы не любите кофе, я подам вам чай, уважаемые делегаты Китая и Индии. Я улыбаюсь, расставляю напитки, возвращаюсь в коридор за следующей партией. Девять минут ровно. Сильвио Берлускони прочищает горло. Он начинает распевать
Ла–ла–ла-ла, — напевает он вполголоса.
О–ла–ла, — поет он громче.
Ла–ла–ла, — поет он, кривляясь.
Зал смеется и взрывается аплодисментами. Я мог бы сказать «аплодирует», но у меня, если честно, все мысли о взрывах. Так что зал взрывается. Пока что аплодисментами. И я, через восемь минут сорок две секунды свободный от контракта с ООН человек, поправляю бабочку. И впервые за шесть лет работы обслуживающим персоналом ООН позволяю себе шутку.
Бис, — прошу я.
На минуту ко мне оборачиваются все лица сидящих в зале людей. До начала трансляции, — она по счастливому и вовсе не странному стечению обстоятельств начинается ровно в момент истечения срока моего контракта, — остается почти восемь минут. Кто я такой, не очень понятно. Многие принимают меня за делегата от какой–то восточноевропейской страны, еще не прошедшего к своему столу. Эти ребята обожают куртки как у официантов и галстуки — «бабочки». Так что зал настроен радушно. Время пошутить еще есть.