Все смеются и поддерживают меня.
Делегаты кричат «бис». Дмитрий Медведев поднимает голову от своего выступления, Браун перестает листать электронную версия «Гардиан», где премьер–министра страны по традиции поливают дерьмом так же густо, как мясной пудинг — подливкой, Саркози отрывается от своей крали, которую даже на заседания международных организаций таскает. Они тоже улыбаются и хлопают. Берлускони счастлив возможности покривляться. В этом парне пропал бы шут, не стань он первым лицом страны, думаю я. Сильвио щипает за задницу кого–то из эскорта, и, поднявшись на трибуну, исполняет что–то из итальянских опер. На мой взгляд, затянуто и голос у него не подходит для пения.
Но журналисты знай щелкают фотокамерами да пишут на пленку.
В их глазах я вижу завтрашний заголовок. «Премьер Италии спел оперу на трибуне ООН». Скучно и предсказуемо. Как и все нынешние СМИ, думаю я. Бедняги бы просто пропали без меня, думаю я. Потому что к завтрашнему дню, знаю я, это шутливое выступление Берлускони забудется. И все будут говорить о чем угодно, но только не о премьере Италии.
Ну, разве что как о главе страны, в которой случится то, что случится в ней очень скоро.
Если точно — через шесть минут и тридцать одну секунду.
Я совершенно точно знаю, что день грядущий мне готовит. И час. И минута.
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на ноут–бук на столе одного из делегатов. Он как раз смотрит ТВ-репортаж. Антиглобалисты на улицах Италии сошли с ума, вещает диктор. Они образуют живые заслоны для машин полиции, дерутся с мирными горожанами и пытаются поджечь правительственные здания. Они с цепи сорвались. Стражи порядка вынуждены применять резиновые пули. Над местом проведения заседания ООН — как неделей раньше над сбором глав стран G-20, — барражируют вертолеты.
Слово «барражируют» нравится корреспонденту. Так что он повторяет его еще несколько раз.
И к концу репортажа, когда я гляжу на часы, остается три минуты двенадцать секунд.
Берлускони, поулыбавшись, уткнулся в бумажки. С трибуны он уже не уходит, потому что до выступления осталось всего ничего. На премьера наводят камеры операторы телеканалов всего мира. Заметив это, он приосанивается. Где–то, взмахнув флажком, дают начало отсчет оставшегося времени до начала трансляции. Значит, две минуты. Я гляжу на прямой репортаж из города — журналисты называют его Вечный — и вижу лица беснующихся антиглобалистов. Все они дерьмо. Но есть среди них и те, кто выполняют часть своего задания. Совершенно случайно камера приближается к лицу одного из них, и я узнаю одного из своих апостолов. Петрика. Парень лежит, держась за живот, куда попала пуля, и из его рта течет кровь. Он выглядит как человек, осознающий, что выполнил свой долг. У него есть причины так выглядеть. Он ведь и правда выполнил свой долг. Две тысячи кретинов, которых он привел в этот район города, прорвали оцепление и оттянули на себя значительную часть полицейских отрядов Рима. А еще, что гораздо важнее, они отвлекли внимание охраны первых лиц. Это все, что должен был сделать апостол.
Так что Петрика глядит в камеру спокойно. Силится что–то сказать, но кровь течет все обильнее. Он умирает.
Будь я фанатиком, я бы сказал, что он погибает во славу Бога.
Но я не верю в славу.
И я не фанатик. Куда там.
Я даже не антиглобалист.
Так что я, в отличие от газетчиков сраных, не осыпаю проклятиями убийц несчастного парня, который протестовал всего лишь против загрязнения мира.
Я просто ставлю бутылочку воды на край стола и говорю:
Ваша минералка, господин Медведев.
Он говорит мне спасибо и выглядит взволнованным. Ему предстоит первое выступление в ООН. Не волнуйтесь, новичкам везет, хотел сказать я. Но потом подумал, что это была бы неуместная ирония. И я молча иду к трибуне, у которой Берлускони уже в состоянии повышенной к эфиру готовности. Зря вы приосанились, господин премьер, думаю я, вынимая из рукава своей куртки обрез. Двери щелкают. Это их закрывают изнутри, пока красавчики из охраны лежат на полу в коридорах, истекая кровью. Это не жестокость. Так надо было — как надо было, к примеру, чтобы погиб Петрика.
Зал шумит, потому что все еще заняты своими делами. Спустя каких–то двадцать секунд все изменится, думаю я.