Мне кажется, — сказал политолог, — что она горячее той, которая…
Словно горячий суп, кипит она в моих венах, — сказал он, поглаживая дряблый бицепс с татуировкой в виде Георгия Победоносца, поражающего дракона.
Ты говоришь прямо как великий писатель Бабель, — сказала Юля Юдовитчь, которая в свободное от зарабатывания гречки время промышляла для души литературной и театральной критикой.
Я и пишу, как великий писатель Бабель, — сказал политолог Жукарский.
Но разве кому–нибудь в Молдавии это нужно сейчас? — спросил он.
Во времена бездуховности и разврата, — добавил мрачно Жукарский.
Какой ты духовный, — сказала Юля, и присела отдохнуть.
Жукарский тактично остановился рядом. Дорога от посольства до полуразрушенного Дома печати, где в остатках здания обитали немногочисленные сохранившиеся журналисты страны, занимала всего полчаса. Но это раньше. Сейчас ее увеличивали три обстоятельства. Во–первых, блок–посты, которыми опытные израильтяне окружили свое посольство — солдаты, которые там служили, не находили в условиях современного Кишинева ничего, что бы отличало его от буйных арабских поселений. Во–вторых, банды налетчиков, которые курсировали в центре города с угрожающим постоянством, словно стаи акул. В третьих, голод. Люди плохо питались и очень быстро уставали. Юдовитчь и Жукарский не были исключением… Глядя на впалые щеки Юлии, ее старый друг Жукарский с любовью и тревогой подумал, что Юдовитчь нужна стране. Ведь если она, Юдовитчь умрет, то его выгонят из кабинета в сохранившейся части Дома Печати. Сколько забот на ее челе, грустно подумал Жукарский. Как она сильно сдала в последние месяцы, подумал он. Поскорей бы вернуться в здание и, закрывшись в туалете, съесть кусочек хлеба с сыром, подобранный тайком у стен посольства, подумал еще с любовью Жукарский. Юдовитчь тоже напряженно думала.
Знаешь, — сказала она, — духовность духовностью, а мы ведь третий день не жрамши, Володенька.
Знаю, Юля, — мрачно ответил Жукарский, — желудок не позволяет мне забыть об этом, хотя душа просит лишь пищи духовной и утешительно–промыш…
Кончай, Володенька, — сказала То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь, — разоряться будешь на митинге.
Каком? — спросил Жукарский.
Который мы с тобой организуем, — сказала Юдовитчь.
Протеста, что ли? — тупо спросил Жукарский.
Нет, — ответила Семеновская, — митинги протеста нынче проводить опасно, в них стреляют правительственные солдаты…
Палачи! — гневно выкрикнул Жукарский.
Отлично, — тяжело дыша, сказала Юдовитчь, — но рано начал. И потом, я же сказала, никаких протестов.
Что же это за митинг такой будет? — спросил Жукарский.
Крестный ход, — сказала Юдовитчь.
А зачем? — спросил Жукарский.
Чтобы пожрать, — терпеливо ответила Юдовитчь.
А как? — спросил Жукарский.
Нужно чудо, — устало сказала Юдовитчь.
Какое? — спросил Жукарский.
Какой же ты тупой, Володенька, — сказала Юдовитчь слабым от недоедания голосом.
В смысле? — спросил Жукарский, нетерпеливо оглаживая карман с засохшим бутербродом.
В прямом, — сказала Юдовитчь и закрыла глаза.
Что же ты предлагаешь делать? — спросил тупо Жукарский, ощущая себя и впрямь не очень умным.
Явить чудо, — сказала Юля.
Но как? — спросил Жукарский. — Я же не Бог.
Ну и что? — спросила Юля.
Так ты и не политолог, — сказала Юля.
И не православный, — добавила, обидно рассмеявшись, она.
Ну, знаешь, — ответил разобиженный Жукарский, — так и ты у нас не Семе…
Антисемит, — гневно сказала Юдовитчь.
Ты говоришь это православному сионисту, — сказал Жукарский.
То же мне, правоверная иудейка, — фыркнул Жукарский, — не знаешь, когда у вас Новый Год, и мы лишились, между прочим, из–за этого продовольственного пайка…
Сионист, православный, антисемит… — сказала Юля, пошатываясь даже сидя.
Какая разница, — пожала плечами она, и поняла, что движение стоило ей слишком много.
Если ты даешь мне кусочек того бутерброда с сыром, который подобрал тайком от меня, чтобы сожрать, я так и быть, расскажу тебе, что делать, чтобы заработать еды, — сказала она.
Чудовище, — добавила она, расплакавшись.
Я полный, — сказал грустно Жукарский, — мне нужно питаться.
Мне тоже нужно питаться, — хныча, сказала Юдовитчь, — после всего, что я для тебя сделала, сволочь ты…