Весил ящик двадцать килограммов, здоровьем бывший спикер не отличался, так что его прикончили буквально семь часов работы. Тело, чтобы не возиться, закопали в поле же, под помидорами. Говорили, что так поступают со всеми умершими, и, мол, именно поэтому томаты здесь вырастают особенно сочными и красными. Иногда, после десяти часов работы, — зная, что впереди еще шесть–семь, — Родика разгибала спину и в глазах ее плясали красные точки. Тогда девушке чудилось, что на поле разбросаны и впрямь куски тел молдаван, которые умирали здесь как мухи, которых никто в сельском магазине Дурлешт давно уже не ловил на липкую ленту…
Самое удивительное, что приезжали они сюда добровольно. Если бы Родика была чуть образованнее, то непременно провела параллели с работой заключенных немецких концлагерей во время Второй мировой войны. А если бы Родика была очень уж образованной, она бы могла пойти дальше, и сравнить состояние работников лагеря в Португалии с положением буров в английских лагерях Южной Африки в начале 20 века…
К счастью, Родика была плохо образована, и ненужные мысли не мучили ее. С учетом адской работы это было бы чересчур.
Родика просто вкалывала по восемнадцать часов в поле, да еще и отвечала за подсчет продукции. Да все ждала, когда пройдут четыре года и она, наконец, сможет работать на себя. В конце концов, этот ад не очень–то отличался от ее родной Молдавии. Ведь у себя в полях крестьяне вкалывали по восемнадцать часов точно так же. Разница была лишь в том, что здесь за это платили пять евро в день, а в Молдавии все было бесплатно. К тому же, дома происходило что–то страшное. Родика получала из дому письма, где родители жаловались на то, что разруха в разгаре. Водопровод перестал работать, канализация была законсервирована, улицы обезлюдели и их уже не убирали, в городе и пригородах появились банды, пенсии и зарплаты перестали платить, государственные служащие жили разбоем и государство официально признало их право на это… В лагере, по крайней мере, кормили, и за колючей проволокой была видна Португалия. Она и здесь была, но какая–то чересчур… молдавская. Правда, Родика не жаловалась. Во–первых, она была молдаванка, во–вторых, женщина. А женщина–молдаванка бесправнее даже молдаванина, знала Родика, и в первую очередь потому, что ее лишал всяких прав мужчина–молдаванин. И это было справедливо. Ведь женщины, — вспоминала Родика наставления отца, изредка, не чаще раза в месяц побивавшего мать — они как дети. Их нужна твердая рука. Вдобавок они нечистые, у них раз в месяц между ног течет всякая гадость. Это отвратительно! Родика знала, что отец не врет, ведь у нее самой раз в месяц между ног текло. Реальность в виде промокшей холстины, которую научила подкладывать мать, подтверждала правоту отца, и справедливость всего существующего патриархального строя. Женщина — существо грязное.
Так что Родика, когда у нее в положенный срок не потекла гадость между ног, даже обрадовалась.
Перед этим к ней в барак захаживал старожил среди здешних надсмотрщиков, Петрика Урекяну. Парень он был видный, ругался смачно, плюнуть мог на полтора десятка метров, а одним ударом ноги пробивал грудную клетку работяги, если тот был не очень крепкий. Петрика так и сделал, когда впервые увидал Родику. Поставил работягу из седьмого барака, разбежался и изо всех сил заехал тому ногой в грудь. Бедняга сразу помер.
Видала, как я могу? — спросил Петрика, игриво хлопнув Родику по спине так, что девушка закашлялась.
Эка невидаль, — сказала Родика, покраснев словно помидор.
Приходи вечером ко мне в вагончик, — сказал Петрика.
Чего я там не видала? — спросила Родика.
Кой- чего, дура, — сказал Петрика и захохотал.
Родика, конечно, знала, что от поцелуев в губы рождаются дети, поэтому была во всеоружии, когда все–таки пришла к Петрике в вагончик. И когда он к ней приходил — как десятница Родика имела право огораживать свои нары одеялом — тоже в губы не целовалась. От любви Родика расцвела. Ноги ее были прямы и стройны, а ляжки упруги и словно молоком налиты, как початки молодой кукурузы. Между ног у нее тянулись красивые и нежные волосы, словно на той самой молодой кукурузе. Грудь ее была высокая, округлая и полная, как помидоры сорта «бычье сердце». Зад крепок и тяжел, словно тыква, взятая с грядки поздней осенью. Бока круглы и тверды, словно спелые баклажаны, рот — горячий как печеная картофелина, а глаза блестели, словно подмерзший виноград…