Я мог бы спросить вас, что есть истина, — говорю я.
Но мне не хочется ставить вас в тупик, — не ставлю его в тупик я.
Ему ужасно хочется послать меня к черту, я вижу. Эти парни в телевизорах, они обожают ставить вас в тупик, и ненавидят, когда их ставите в тупик вы. Он не понимает, почему я не даю ему и слова сказать. В то же время именно мы настояли на том, чтобы здесь было телевидение. Ларри, как и спецслужбы — они так же предсказуемы, как женщина во время месячных, которая, как вы знаете, будет вести себя плохо — ждали, что все пройдет по обычному сценарию. Телевидение, требования, короткое интервью, состоящее из вопросов, полученных интервьюером от тех самых спецслужб…
Вместо этого я тяну время.
Ладно, — говорит он, глазами послав меня к черту.
Как вас зовут? — спрашивает он.
Это правильный вопрос, — говорю я.
Отлично, — с сарказмом говорит он.
Ну и? — произносит он после короткой паузы, во время которой я любуюсь отражением своей улыбки в линзе камеры.
То, что вопрос правильный, — говорю я, — вовсе не значит, что я на него отвечу.
Тогда в чем смысл нашей встречи? — спрашивает он.
Если вы не собираетесь отвечать на вопросы, — говорит он, собираясь встать.
Терпение, — говорю я.
Оно на пределе, — решает побыть жестким он.
Мы с вами сидим на виду у почти миллиарда человек, — говорит он.
Миллиарда, затаившего дыхание из–за судьбы их лидеров, людей, выбранных представлять их интересы, — добавляет он.
Наша трансляция собрала больше народу, чем высадка на Луну! — восклицает он не без гордости.
Кстати, — перебиваю его я, — давно хотел спросить….
А правда, что никакой высадки на Луну не было? — спрашиваю я.
Что вы, американцы, все сфальсифицировали на этом своем чертовом телевидении, — говорю я.
Говорят, — заговорщицки подмигнув, добавляю я, — будто бы и флаг у вас там колыхался, хотя на Луне никакого воздуха нет…
Он с минуту мерит меня взглядом.
Ни черта не происходит, вот что я хочу сказать, — говорит он.
Вам нужны события? — спрашиваю я.
Оборачиваюсь, и взмахиваю рукой. В зале гремят выстрелы. Нам с Кингом под ноги бросают двух мертвых мужчин. Ларри бледнеет.
Что?… — говорит он.
Кто это? — перебиваю его я.
Кто–то из делегатов, — говорит один из моих помощников в масках, и я по голосу узнаю лейтенанта.
Польша и Румыния, — говорит он, присматриваясь к забрызганным кровью бейджикам расстрелянных.
Опять Восточной Европе не повезло, — говорю я.
Они больше всех ныли и действовали нам на нервы, — говорит помощник.
Да все в порядке, — говорю я.
Что за… — говорит Кинг.
Это из–за вас их, между прочим, убили, — говорю я печально.
Дамы и господа, — говорит он, справляясь с собой.
Вы смотрите шоу «С Ларри», — говорит он, справившись с собой, наконец.
Только что мы видели, — говорит он, — как убили президентов Румынии и Польши, прямо на наших глаза….
Польша и Румыния понесли безвозвратные потери, — говорит он растерянно.
Насчет поляков я бы не был так уверен, — говорю я, — у них же там страной руководят близнецы…
Акт варварского насилия, — говорит Кинг, поджав губы, — произошел в зале выездного заседания стран членов-ООН в Риме, где три часа назад террористы захватили более ста президентов, глав государств мира.
И с лидером этих самых террористов мы сейчас и беседуем, — говорит он.
Если, конечно, это можно назвать беседой, — говорит он, стараясь не смотреть на трупы.
Кофе хотите? — спрашиваю я.
… пока несут кофе, Ларри спрашивает меня:
Как же мне к вам обращаться?
Зовите меня Се, — говорю я.
Как «Че»? — спрашивает он.
Так вы из леваков и марксистов, — говорит он с пониманием.
Ни в коем случае, — вежливо отвечаю я, поставив слишком горячий стаканчик на тело остывающего румына, ну, или поляка.
Да бросьте вы, — говорю я, заметив осуждающий взгляд Кинг.
У них, в Восточной Европе, — информирую я американского ведущего, — все равно уровень жизни ужасно низкий и продолжительность жизни небольшая.
Мужчины там живут в среднем 57 лет, а женщины 60, — говорю я.
Это на 20 лет меньше, чем в странах «золотого миллиарда», — сравниваю я.
Так что они, по статистике, все равно скоро бы сыграли в ящик, — утешаю я Кинга, показывая на трупы.
Вам–то откуда знать? — спрашивает он.