— Я прощаю вас, — сказала Фрэнни.
Он едва заметно кивнул, и на мгновение его взгляд застыл на ее лице. Потом глаза Рукенау перестали видеть, и его жизнь закончилась.
Полосы света, в которых воссоединился нилотик, стали рассеиваться, и это существо повернулось к Уиллу и посмотрело на него. Уилл подумал, что Симеон неплохо изобразил нилотика. Он смог передать изящество этого существа. Вот только нездешняя гармония пропорций не удалась Симеону, этот легкий налет инаковости, немного пугавший Уилла: не захочет ли это существо причинить ему зло?
Но когда оно заговорило, все страхи исчезли.
— Мы прошли вместе такой долгий путь, — сказало оно медоточивым голосом. — Что ты собираешься делать теперь?
— Я хочу пойти немного дальше, — сказал Уилл, бросая взгляд через плечо.
— Не сомневаюсь, — сказал нилотик. — Но поверь мне: это будет неблагоразумно с твоей стороны. Каждый шаг, сделанный вглубь, приближает нас к сердцу мира. Ты перестанешь быть самим собой, а в конечном счете потеряешь себя.
— Меня это не волнует.
— Но это волнует тех, кто тебя любит. Они будут скорбеть о тебе сильнее, чем ты можешь представить. Я не хочу быть в ответе за самую малую слезинку.
— Мне бы увидеть еще немного, — сказал Уилл.
— Что значит «немного»?
— Решай сам, — сказал Уилл. — Я поговорю с тобой и поверну назад, когда ты скажешь, что пора.
— Я не вернусь назад. Я собираюсь уничтожить дом и начну с его сердца.
— И куда пойдешь потом?
— Прочь. От мужчин и женщин.
— Разве еще остались такие места?
— Ты удивишься, узнав, как их много, — сказал нилотик и, миновав Уилла, двинулся в глубь тайны.
Нилотик не запретил Уиллу следовать за ним, а приглашения ему и не требовалось. Он осторожно двинулся по пятам нилотика, словно рыба, идущая на нерест вверх по реке, через пороги, которые Уиллу не удалось бы преодолеть живым, если б нилотик впереди него не рассекал воду. Но он и так быстро осознал правоту нилотика. Чем дальше они уходили, тем больше Уиллу казалось, что идет он не среди отражений мира, а по самому миру, его душа превратилась в благодатную нить, ведущую в тайны этого мира.
Он вместе со сворой тяжело дышавших собак лежал на холме, оглядывая долины, где паслись антилопы. Он маршировал с колонной муравьев и трудился без устали в муравейнике, пересчитывая яйца. Он танцевал брачный танец с шалашницей и спал на теплом камне с такими же ящерицами, как он. Он был облаком. Он был тенью облака. Он был луной, которая отбрасывала тень облака. Он был слепой рыбой. Он был косяком рыб. Он был китом. Он был морем. Он был властелином всего, что видел. Он был гельминтом в помете хищника. Он не скорбел, зная, что его жизнь продлится еще день или час. Он не задавал себе вопрос, откуда он взялся. Он не хотел быть иным. Он не молился. Он не надеялся. Он просто был. И был. И был. И в этом была радость — в бытии.
Где-то на пути, вероятно, среди облаков, среди рыб, он потерял из вида своего проводника. Существо, которое в человеческой инкарнации было и его мучителем, и его создателем, ускользнуло и исчезло из его жизни навсегда. Он смутно почувствовал его уход и понял, что это знак: остановиться и повернуть назад. Нилотик доверил Уиллу самому решать свою судьбу, и на плечах Уилла лежала ответственность не злоупотреблять этим подарком. Не ради него самого, а ради тех, кто будет скорбеть, если его потеряет.
Это была трезвая мысль. Но эмоции захлестывали Уилла, и он не мог руководствоваться доводами разума. Как отвернуться от всего этого великолепия, если он увидел лишь самую малость?
И он пошел дальше, туда, куда осмеливались ходить лишь те, кто мог с закрытыми глазами найти путь домой.
«Я свидетельница», — подумала Фрэнни.
Вот что я должна делать теперь: наблюдать, что происходит, и запоминать, чтобы все рассказать, когда это дивное зрелище исчезнет.
А оно непременно исчезнет. С каждым мгновением это становилось все очевиднее. Первым признаком того, что Дом скоро обрушится, были хлынувшие на нее струи холодного дождя. Потолок в комнате Рукенау стал пропадать, а живые формы, сошедшие с него, — исчезать. Они не растаяли, просто исчезли, и на их месте возникла более привычная обстановка. Правда, у Фрэнни появилось искушение поверить, что они сохранились вокруг, просто ее органы чувств перестали их воспринимать. Она не слишком расстроилась. Хотя серые тучи, проливающиеся таким же серым дождем, вдохновляли гораздо меньше, чем исчезнувшее великолепие, зато они были гораздо привычнее. Но Фрэнни не хотела сосредотачиваться на дожде, боясь, что пропустит что-то удивительное.