— Значит, это ты замазал стены?
— Поначалу я делал это собственными руками. Позднее, когда люди по ошибке стали забредать сюда, я поручил это им. Многие умерли за этим занятием. Боюсь, что…
Он замолчал и встал со своего насеста.
— О-па, — сказал он. — Начинается.
— Что?
— Сюда только что вошел Джекоб Стип.
В голосе Рукенау слышалась едва заметная дрожь.
— Тогда расскажи мне, что ты знаешь о нем, — сказал Уилл. — И побыстрее.
XIII
Оказавшись в Доме, Стип оценил замысловатый маршрут, который привел его сюда. Возможно, он вернулся в Домус Мунди все же не для того, чтобы погибнуть. По крайней мере, не сразу. Может быть, он вернулся сюда, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Роза была права, обвиняя его в том, что он получает удовольствие от убийства. Да, так всегда и было. И всегда будет. Такова одна из его мужских наклонностей: он любил охоту; кровопускание и убийство совершал с такой же естественностью, с какой опорожнял мочевой пузырь. А теперь, вернувшись в Дом, он получит возможность удовлетворить свой аппетит, как никогда прежде. Когда Уилл и Роза будут мертвы, а с ними и Рукенау, он сядет в самом сердце Домуса Мунди и займется настоящим делом. Дельцам, которые вертят миром из своих офисов, папам римским, которые позволяли детям умирать голодной смертью, властителям, разрушавшим города от нечего делать, он покажет такое, что они удивятся. Он будет бесстрастнее бухгалтерских счетов и более жестоким, чем генерал в ночь coup d'etat.[35]
Как же он не понимал раньше, насколько все просто? Ну разве это не глупость с его стороны? А скорее трусость, боязнь снова предстать перед человеком, который обрел над ним такую власть. Что ж, больше он не боялся. Теперь он не будет терять время на ножи (исключая, может быть, Рукенау — этого придется заколоть). Имея дело с остальным миром, он будет гораздо умнее. Он отравит дерево, пока оно еще семя, чтобы погибли все, кто стал бы от него кормиться. Он искалечит плод в материнском чреве и заразит урожай грибком еще до того, как он взойдет. Ничто не избежит гибели — ничто; и со временем все подойдет к концу, все, кроме Бога и его самого.
Он понял, что вся его предыдущая жизнь была подготовкой к этому возвращению, а заговоры, что строили против него эта женщина и этот гей, даже тот поцелуй, тот гнусный поцелуй, — все это были способы привести его, ни о чем таком не подозревающего, к порогу Дома.
Войдя внутрь, он был поражен, как изменилось это место. Он опустился на четвереньки и поскреб землю: она была покрыта слоем экскрементов — человеческих и звериных вперемежку. То же самое было на стенах. И на потолке. Весь дом, такой великолепный во время строительства, такой светлый, оказался погребен под слоями грязи. Все это, конечно, проделки Рукенау. Стип не удивился. Невзирая на метафизическую болтовню, Рукенау в глубине души был глупым и испуганным человечишкой. Разве не потому он отправил Джекоба за Томасом, что ему нужен был взгляд художника, чтобы понять, что же он сотворил? И вместо того, чтобы понять это, — что он сделал? Покрыл красоту Домуса Мунди грязью и дерьмом.
«Бедный Рукенау, — подумал Джекоб. — Бедный Рукенау из рода человеческого».
И эта мысль стала криком, отдававшимся от стен, мимо которых Джекоб шел в поисках своего прежнего хозяина.
— Бедный Рукенау! Ах, бедный, бедный Рукенау!
— Он зовет меня…
— Не обращай внимания, — сказал Уилл. — Я должен знать, кто он такой.
— Ты уже знаешь. Ты сам упомянул это слово. Он нилотик.
— Это местонахождение, но не описание. Мне нужны подробности.
— Я знаю легенды. Знаю молитвы. Но не знаю ничего, что было бы похоже на правду.
— Говори, что знаешь. Чем бы это ни было.
Рукенау злобно посмотрел на него, и сначала показалось, что он ничего не скажет, но потом потекли слова, и их было не остановить. Он не делал пауз, чтобы можно было задать вопрос или попросить уточнить. Он изливал душу.
— Я незаконнорожденный сын человека, который строил церкви, — начал Рукенау. — В свое время он создал величественные сооружения для поклонения Богу. И когда я подрос — хотя меня и не воспитывали в лоне семьи, — я нашел его и сказал: «Я думаю, что унаследовал частичку твоего гения. Позволь мне последовать твоему примеру. Я хочу стать твоим учеником». Конечно, ничего этого он мне не позволил. Я был незаконнорожденный. Я не имел права находиться с ним в обществе, смущая его и его покровителей. Он прогнал меня. И вот, покинув дом отца, я сказал себе: «Пусть будет так. Я сам проложу себе дорогу в жизни и построю такой храм, что Бог будет приходить только туда, забыв обо всех тех, что построил мой отец, и все его великолепные церкви опустеют».