— Mesdames, новость! К коридорной Стеше принесли ребенка в девичью, пятилетнюю племянницу из деревни. Девочку не позволят держать здесь. Надо придумать что-нибудь. Надо помочь Стеше. Бедняжка плачет. Денег нет, крова нет…
— И кюшать нечего, — с отчаянием добавляет Тамара, которая в минуту особенного душевного волнения произносит слова с акцентом, к немалому смеху подруг. Но сейчас это никому не смешно, никто не смеется.
— Молчи! — дружно шикают на нее одноклассницы.
— Чего молчи, когда кюшать нужно, — волнуется армянка, сверкая восточными глазами.
— Mesdames, — продолжает громко Ника и стучит по столу забытым Скифкой ключом, — Стеша приведет девочку нынче ровно в одиннадцать часов в дортуар, постараемся улечься "без бенефисов" сегодня. Пускай Скифка уползает скорее в свою конуру. Не правда ли, господа?
— Конечно, конечно! Бедная девочка. Как жаль, если не удастся ее пристроить.
— Как не удастся? Должно получиться.
— И устроим! И сделаем!
— Вне всякого сомнения!
— Разумеется!
— Понятно!
Неожиданно раздается звонок, призывающий к чаю и к вечерней молитве. Вслед за тем в класс как-то боком вползает Скифка. Лицо ее багрово пылает. Глаза прыгают и мечутся в узеньких щелках век.
— Чернова! — звучит ее трескучий голос. — Подойди сюда.
Черненькая Алеко выступает вперед.
— Стыдно так обманывать свою наставницу, позор! Где ты видела даму с серым пером и в черном платье?
Шуру Чернову душит смех и, лукаво опустив черные ресницы, она шепчет к полному изумлению классной дамы:
— На картинке.
— Как так?
Скифка так озадачена, что теряет способность задать более подробный вопрос шалунье.
— Фрейлейн, — смиренным голосом подхватывает Шура, — клянусь вам, я видела такую даму на картинке. Она мне показалась на вас похожей: те же глаза, те же волосы, нос.
— Словом, душка! — подхватывает шепотом Ника, дрожа от смеха.
— И с тех пор она мне является всюду: и в коридоре, и в классе. И сейчас, когда я возвращалась из лазарета, мне почудилось ясно, что она подошла ко мне и сказала: "Вызовите фрейлейн Брунс из выпускного класса".
Голос Черненькой Алеко полон подкупающих интонаций. Смирением веет от смуглого «разбойничьего», как его называют классные дамы, лица.
Но Скифку провести трудно. Она бросает в сторону Черновой убийственный взгляд, и говорит:
— Пожалуйста, без гримас! А чтобы тебе не «казалось» больше, я сбавила два балла за поведение. Поняла?
— Поняла, — покорно стонет Шура в то время, как Ника под сурдинку делает ей «умное» лицо.
— В пары становитесь, в пары, — внезапно разражается Скифка и по обыкновению стучит ключом по столу.
Воспитанницы становятся по двое и выходят из класса.
— Не шаркать подошвами! Поднимать ноги! — кричит Скифка.
Девушки смиренно и стройно спускаются вниз. В длинной, продолговатой комнате ряды столов, и за ними на жестких скамейках без спинок около трех сотен зелено-белых девушек, одинаково одетых в тугие, крепкие камлотовые платья, напоминающие своим цветом болотных лягушек, и в белых передниках, пелеринках и привязанных рукавчиках, именуемых на институтском языке «манжами». Подается ужин, состоящий из горячего блюда, затем чай с булкою. После ужина — вечерняя молитва. Дежурная по классу читает длинный ряд молитвословий и псалмов. "Отче наш" и «Верую» певчие повторяют хором. Евангелие читает Капочка Малиновская, Камилавка, как ее окрестили воспитанницы. Капочка — дочь учителя. Это удивительная девушка. Она молитвенница и постница, каких мало. Религиозная, читающая одни только священные книги и иногда, в виде исключения, произведения классиков, знакомство с которыми необходимо в старших классах. Она самым чистосердечным образом считает ересью и грехом все то, что не отвечает требованиям религии. Худенькая, нескладная, с некрасивым веснушчатым лицом и утиным носом, девушка эта как-то странно изменяется, становится почти прекрасной в те минуты, когда читает Псалтирь на амвоне скромной институтской церкви. Дьячка в институте не полагается, и обязанности его несет та или другая воспитанница, она же читает и Евангелие на утренней и вечерней молитвах. Обыкновенно роль дьячка исполняет Капочка. Тогда голос девушки крепнет и растет, выделяя в то же время какие-то удивительные бархатные ноты. Слова она произносит с захватывающим выражением, и из суровых, недетских и даже как будто немолодых глаз исходят лучи. Капа в душе своей затаила мечту несбыточную, дерзкую, но красивую: она мечтает проповедовать Евангелие среди оставшихся в обширном мире язычников-дикарей и пострадать за Христа, как страдали когда-то древние мученицы христианства. Ее раздражает всегда одна и та же мысль: зачем женщины не могут быть священниками?! О, с каким восторгом она вступила бы на этот путь, отрекшись, как монахиня, от светского мира! Увы, мечта так и остается мечтой!