— Ой-вэй, Курила, это было ужасно! — начал он, строя из себя умирающего лебедя. — Я попался на глаза своим старым… знакомым. Они узнали, что я теперь при делах, что я теперь солидный человек, и предложили снова «чего-то намулевать». Какую-то грязную аферу с векселями. А я им — нет! Я теперь честный коммерсант, у меня партнеры, у меня репутация! Я отказался! Так они, эти поцы, видимо, из мести и заложили меня этим купчикам! А те уже меня подкараулили, прямо у мастерской Левы, он все видел! Схватили, в мешок — и туда…
Он мастерски выстроил историю так, чтобы выглядеть невинной жертвой, пострадавшей за свою добродетель. Я слушал, терпеливо качая головой, мысленно отделяя зерна от плевел. То, что его узнали старые подельники, было правдой. То, что он благородно отказался от аферы… здесь, я думаю, Изя слегка приукрасил действительность.
— Изя, Изя… — сказал я, когда он закончил свою трагическую повесть. Мой тон был не гневным, а скорее отеческим, как у командира, отчитывающего нерадивого, но ценного солдата. — О таких вещах нужно предупреждать немедленно. Я не могу защитить тебя от твоего прошлого, если не знаю о нем. Твои «старые дружки» — это не твоя личная проблема. С той минуты, как мы стали партнерами, это наша общая проблема.
Я посмотрел очень серьезно, так что он перестал стонать и выпрямился.
— Поэтому слушай меня внимательно. Если эти твои… знакомые… появятся на горизонте снова, хотя бы тенью мелькнут, ты немедленно сообщишь мне. Ты не будешь играть в героя. Не будешь пытаться решить все сам. Ты придешь ко мне. Это понятно?
Изя, видя, что его не ругают, а о нем заботятся, искренне и уже без всякой игры кивнул. Маска «умирающего лебедя» исчезла, и на его избитом лице появилось выражение детской, беззащитной благодарности.
— Понял, Курила. Понял. Спасибо.
Я решил не тратить время даром и закрыть самое первое дело, с которого и началась вся эта петербургская эпопея. Велел подать экипаж и отправился в особняк сенатора Глебова.
Встреча наша носила теплый, почти дружеский характер. Мы сидели в его уютном, отделанном дубом кабинете, и он с искренней радостью поздравил меня.
— Это лучшая новость за последнее время, Владислав Антонович, — проговорил он с улыбкой. — Вы не только спасли состояние этих несчастных сирот, но и подарили Ольге Владимировне надежду на личное счастье. Я безмерно рад за вас обоих.
— Благодарю, ваше сиятельство, — ответил я. — И как раз по этому поводу у меня есть еще одна добрая весть.
Я перешел на деловой, но уважительный тон.
— Новое правление ГОРЖД, как только будет официально утверждено, готово выкупить у наследников Левицких необходимый для дороги участок земли. Причем за полную сумму, которая изначально фигурировала в фальшивых документах, двести сорок тысяч рублей.
— Вот как! — Глаза Глебова блеснули. — Справедливость восторжествовала!
— Именно. Но для окончательного оформления сделки, — пояснил я, — требуется одобрение. Ваше, как официального опекуна. А еще согласие Дворянской Опеки.
— Можете на меня положиться, — с удовлетворением кивнул сенатор. — Я немедленно займусь этим вопросом и придам делу самый быстрый ход. Вы провернули невероятное дело, Владислав Антонович.
— Я лишь вернул то, что было украдено, — скромно ответил я. — И в этом мне очень помог один юноша.
— Ах, Плевак! — Лицо Глебова просветлело. — Гений! Невероятный, острый ум. Я поручил ему еще несколько дел, и он справился с ними блестяще. Этот юноша далеко пойдет!
— Я того же мнения, — согласился я. — И хотел бы лично отблагодарить его. Не подскажете ли его нынешний адрес, ваше сиятельство?
Еще немного посидев у Глебова, я отправился к будущему гению российской адвокатуры.
Карета остановилась у скромного доходного дома в одном из переулков близ университета. Контраст с роскошными особняками, в которых я провел последние недели, был разительным. Здесь пахло сыростью, кислыми щами и бедностью.
Федор Плевак жил на последнем этаже, в небольшой каморке, заваленной книгами. Когда он открыл мне дверь, на его худом, интеллигентном лице отразилось целая гамма чувств: сначала недоумение, затем узнавание и, наконец, крайнее смущение. Он был в простом, заношенном студенческом мундире и, очевидно, польщен и обескуражен моим визитом.
— Господин Тарановский! Какими судьбами? Прошу, входите, только у меня… не прибрано.