Воздух был натянут, как тетива, в нем смешались запах пороха, кожи и чего-то острого, предбоевого.
В предутренних сумерках, когда казачья полусотня начала строиться на Станичной площади, я впервые увидел амурское казачество без прикрас. Это была не блестящая гвардия с парадов. Из ворот выходило суровое, разномастное воинство, в котором нужда и отвага сплелись в один тугой узел.
Лишь немногие, в основном старики да сам атаман, имели лошадей, остальные строились в пешем строю. На одних — вытертые мундиры, на других — все, что нашлось дома: все больше домотканые рубахи, подпоясанные кушаками. И почти все, как я заметил, были обуты не в уставные сапоги, а в мягкие меховые унты, больше годящиеся для охоты, чем для боя.
Я подошел к Елизару Фомичу, который, сидя на своем коренастом коньке, отдавал последние распоряжения.
— Негусто у вас с экипировкой, атаман, — сказал я, постаравшись, чтобы это не прозвучало упреком.
Он обернулся. В светлых, волчьих глазах атамана мелькнула горькая усмешка.
— А ты думал, мы тут на всем государевом живем? — Он обвел взглядом своих людей. — Нас за глаза «унтовым войском» кличут. Потому что на сапоги денег нет, да и в тайге унты сподручнее. Мундир — на смотр, как начальство сбирает, да еще на праздник. А в такой поход по тайге, по буеракам — что сам сшил, в том и идешь.
Он тяжело выдохнул, и суровое лицо на миг стало усталым.
— Жизнь тут, промышленник, не сахар. Бывало, желуди толкли и сыромятную кожу варили, чтобы с голоду не помереть. Землю пахать надо, скотину беречь, дом чинить, да еще и границу держать. На военную муштру времени почти нет. Казак на Амуре — он сперва пахарь, а потом уже воин. Да и казаки-то на амуре — сам, небось, знаешь: многие из работных людей пять лет назад поверстаны.
— А с пропитанием как?
— Да как… — Он махнул рукой. — Все больше «мурцовка»: сухари, значит, в воде покрошишь, постным маслицем польешь — вот и весь обед. На таком харче много не навоюешь. Но что есть — тем и живем.
Я оглядел этих обветренных, разномастно одетых людей, их простые лица, осознавая, что за этой их внешней суровостью прячется каждодневный опыт отчаянной борьбы за выживание.
— Елизар Фомич, — тихо, но так, чтобы он услышал, сказал я, — как отобьем прииск, я помогу. Закупим сукно на мундиры, сапоги, коней. И мукой обеспечу — настоящей, не гнилой!
Атаман посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом, как будто безмолвно вопрошал «А не шутки ли ты со мной шуткуешь, промышленник?», потом коротко кивнул. Такое решение казалось нам обоим простым и естественным: если у тебя есть деньги, а у того, кто тебя защищает, их нет — надо с ним поделиться.
Долгий и длинный переход по тайге прошел без приключений. Заночевав в нескольких верстах от прииска, мы наутро были готовы реализовать наш план.
Мы с Елизаром Фомичом в последний раз склонились над картой, уточняя детали, и тут вдруг раздался тревожный крик. Подняв головы, мы с атаманом увидели, что перед нами стоял запыхавшийся, бледный казак-дозорный.
— Елизар Фомич! — выкрикнул он. — На прииске зарево и стрельба!
Мы резво бросились к краю поляны, на которой устроили бивуак. Действительно, на западе, за черной стеной тайги, небо дрожало от неровного оранжево-красного сияния, словно там разгорался гигантский костер. Вслед за этим издалека донесся глухой, частый треск ружейных выстрелов.
Сомнений не было: пленные — китайцы-тайпины или нанайцы, а может, и те и другие — не стали ждать. И пороховая бочка взорвалась сама по себе.
Атаман повернулся ко мне, его суровое лицо застыло.
— Ну что, промышленник, — без упрека, просто констатируя свершившийся факт, сказал он, — не по нашим планам пошло дело!
Глава 14
Глава 14
Вторая заповедь воинского искусства гласит: если план пошел через жопу, не паникуй и не подавай вида. Подчиненные должны считать, что все так и задумано. Мудрость этого правила я проверил на двух войнах и отходить от нее не собирался.
И теперь, глянув на рваное, оранжево-красное зарево на западе, я рявкнул:
— Атаман, а когда на войне все идет как задумано? Хватит думать — бить врага надо!
Елизар Фомич перевел взгляд с меня на пульсирующее зарево. В его глазах вспыхнул азартный, хищный огонь. Опытный казак понял: стихийное восстание рабов — подарок судьбы. Шанс ударить, пока враг растерян и занят тушением пожара. Ждать до рассвета — значит, дать хунхузам время навести порядок.
— Верно! — рыкнул он, перекрывая оживленный гомон казаков. — Нечисть сама себя жжет — мы ей поможем! За мной, казачки! Ура-а-а!
Десятки глоток подхватили клич. Атаман, выхватив шашку, первым рванул вперед, и его разномастное «унтовое войско», забыв про усталость, хлынуло за ним лавиной — прямо на свет пожара. Пора было и нам идти в бой!