— Наш фланг — овраг! — крикнул я своим. — Как договаривались! В тыл им! Живо!
И мы поспешили пойти в обход. Лобовая атака казаков — идеальный отвлекающий маневр. Пока они тянут на себя основные силы бандитов, мы должны ударить тихо, точно и смертельно. Я повел отряд к заросшему буреломом оврагу — вчера он казался мелочью, сегодня был ключом к победе.
Спуск и подъем стали первым испытанием: грязь чавкала, ветви цепляли одежду, сердце билось в горле. Выйдя на задворках прииска, мы замерли, пораженные открывшимся нам видом.
Перед нами раскинулся форменный ад, подсвеченный оранжевым пламенем. Фанза Тулишэня горела, как гигантский погребальный костер. Огненные языки вырывали из тьмы мечущиеся фигуры, лужи крови, стены бараков. Происходящее вокруг напоминало бурлящий, кровавый котел. Часть хунхузов, человек пять-десять, в панике таскали воду — значит, в фанзе было что-то ценное. Другие палили по бойницам бараков, откуда отвечали редкими выстрелами. Из одного барака вырвались вооруженные кирками и лопатами нанайцы во главе с Аодяном — и закипела короткая, жестокая резня.
Тут со стороны сопок донесся рев — это в бой вступили казаки! С гиканьем они ворвались в лагерь, добавляя хаоса. Я заметил, как десяток хунхузов отошли в проулок между двумя бараками. Пытаясь укрыться за импровизированной баррикадой из нескольких высоких китайских возов.
Медлить было нельзя.
— Александр Васильевич! — крикнул я Мышляеву. — Справа твои! Тит, Сафар — за мной! Огонь!
И мы врезались в тыл противника. Двое краснобородых[1] упали, скошенные пулями моих бойцов. Я вскинул «Лефоше» и начал палить, направляя ствол на вражеские силуэты. Грохот, отдача, запах пороха, вспышки выстрелов и перекошенные лица — все слилось в единый поток.
Сафар и Тит поддержали меня выстрелами из ружей, а после, откинув их, вытянули револьверы.
Левицкий держался рядом со мной. Он методично стрелял из «Адамса», который я ему подарил, привезя из Петербурга, прикрывая мне спину. Я заметил, что он прижимал руку к плечу, а из-под пальцев текла темная струйка крови, но корнет продолжал стрелять как ни в чем не бывало.
Щелк! Револьвер пуст, и я не успел вытянуть из кобуры второй. Из-за угла выскочил хунхуз с мечом-дао. Удар по стволу высек искры, рука онемела. Я ударил его ногой в колено, затем рукоятью револьвера в висок. Он рухнул мешком.
Бой начал затихать. Хунхузы дрогнули: ярость сменилась паникой. Одни бросали оружие, другие поднимали руки.
И тут я увидел, как молодой казак с горящими глазами и окровавленной шашкой занес ее над одним из моих тайпинов. Черт! Они не различают их: для казака тайпин был просто «еще один китаеза».
— Стой! Свои! — заорал я, бросаясь наперерез.
Казак замер с занесенным клинком, растерянно переводя взгляд то на меня, то на свою жертву. Я же, перекрывая гул боя, лихорадочно искал в хаосе приземистую, крепкую фигуру атамана.
Елизар Фомич был в центре — с дымящейся шашкой, борода спутана, лицо закопчено.
— Фомич, приказ дай! — крикнул я, перекрывая стоны и победные вопли. — Не рубить всех подряд! В рванье, босые — наши, они помогли! Бандиты — они поголовно в синих куртках!
Атаман метнул на меня быстрый, тяжелый взгляд, потом — на трупы и прижавшихся к баракам оборванцев. В глазах его мелькнуло было сомнение, но здравый смысл взял верх.
— Отставить рубку! — рявкнул он так, что заложило уши. — Федька, твой десяток — в погоню! Остальным — пленных вязать!
В бою слово атамана — закон, и самые резвые казаки с гиканьем рванули в тайгу за ускользающими хунхузами. Остальные, остывая от угара схватки, начали сгонять уцелевших бандитов, выбивая оружие и связывая руки.
Началась муторная работа — отделять овец от волков. С Аодяном и своими людьми я обходил поле боя. Многие из работяг в пылу схватки схватили оружие хунхузов, и отличить их от бандитов было непросто. Тут выручал Аодян — шел рядом и тыкал пальцем:
— Этот — наш. Этот — хунхуз. Этот — наш…
Состояние говорило само за себя: изможденные, в лохмотьях — наши. Покрытые татуировками, сытые, в крепких синих куртках — бандиты.
Догорала фанза, пламя бросало трепещущие отсветы на все вокруг. Воздух был густой от гари и сладковатого духа крови. Я искал человека, который сумел поднять это восстание.
Аодян подвел меня к дальнему бараку. Вокруг него стояли тайпины, недвижимые, как каменные идолы. Среди них я увидел его. Темные глаза не выражали ни страха, ни покорности. Лохмотья на нем выглядели так же, как у остальных, но держался он бодро. Это был уже знакомый мне Лян Фу — признанный лидер наших тайпинов. Лидер, который даже в аду сохранил волю и сумел поднять своих.