— Значит, надо бить первыми, — глухо, словно выталкивая слова из нутра, произнес Софрон. Он первым понял, к чему я клоню.
— Именно, — кивнул я. — Мы должны нанести ему «ответный визит». Так врезать, чтобы больше не поднялся!
Левицкий поднял на меня свои блестящие в свете огня глаза.
— Ты хочешь сказать…
— Да. Простого набега мало. — Я присел на корточки рядом со схемой Лян Фу. — Убийство пары десятков его головорезов не решит проблемы.
В воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь треском догорающих бревен. Я видел, как мои слова зажгли хищный огонь в глазах Тита. Левицкий закусил губу, его лицо стало сосредоточенным — он просчитывал риски.
— А что, если… — вдруг протянул Софрон, и его тихий голос прозвучал в ночи особенно весомо, — не просто уничтожить, а забрать? Захватить его прииск и сделать своим.
Все посмотрели на него как на сумасшедшего. А я аж зажмурился от удовольствия. Старый вояка мыслил не просто как солдат, а как завоеватель. Прямо с языка снял!
— Второй прииск? — удивленно выдохнул Тит.
— А почему нет? — поддержал я, вскакивая на ноги. Азарт захлестнул меня. — Ведь он нас в такие убытки вверг — подумать страшно! Надо с него стрясти возмещение! Забрав его прииски, мы не просто отомстим за наших, но и лишим его силы — если ему нечем станет платить хунхузам, он не сможет нам вредить. Мы перестанем быть жертвами, которые ждут налета, и сами станем охотниками!
— Но там же Китай! — потрясенно спросил Левицкий. — Это другая страна, чужая территория! А ну как Тулишэнь обратится за защитой к местным амбаням? Нас объявят разбойниками и против нас вышлют цинские войска!
— Корнет, ты же слышал, — напомнил я ему слова Лян Фу. — Прииск Тулишэня незаконный! Он существует только из-за нерасторопности и продажности цинских властей. Этот мерзавец не сможет просить о защите свое правительство— он сам нарушает закон! Для них он такой же бандит, как и для нас. Никто не станет за него официально вступаться.
Мои слова подействовали. Оживившись, все стали наперебой обсуждать предстоящий поход, его дерзость и открывающиеся возможности.
Глядя на раскинувшийся передо мной лагерь, на пепелище, на раненых и на сотни глаз, смотрящих на меня с надеждой и страхом, я понял, что до «ответного визита» еще нужно дожить. Я отвлекся от великих планов и перешел к делам насущным.
Воздух был густым и тяжелым. В нем смешался едкий запах дыма от догорающей фанзы, сладковатый, тошнотворный дух крови и острая вонь немытых, потных тел. Тишины не было — ее рвали на части стоны раненых, редкие, отрывистые команды и грубая ругань казаков.
— Тит! — Мой голос прозвучал резко и отрезвляюще. — Займись пленными! Отделить от работяг, связать и согнать к оврагу. Живо!
Тит молча кивнул. Его усталость как рукой сняло. Он превратился в сурового, безжалостного надсмотрщика. Его зычный рык «А ну, гады, шевелись!» заставил казаков и моих бойцов действовать слаженно. Они грубо поднимали с земли уцелевших хунхузов, выкручивали им руки за спину и крепко вязали веревками.
Тит ходил между ними, зорко следя за процессом. Вот он оттолкнул молодого казачонка, замахнувшегося прикладом на одного из освобожденных китайцев.
— Этого не трожь! — рявкнул он. — Не видишь, оборванец? Он наш!
Задача была не из простых — в суматохе боя и последовавшем хаосе оказалось трудно отличить бандита от его вчерашней жертвы.
Пока Тит наводил порядок, в другом конце лагеря развернул свою деятельность Изя. С брезгливой гримасой, зажав нос надушенным платком, он ходил между кучами трофейного оружия, которое стаскивали в одно место.
Он с отвращением отодвигал носком сапога окровавленный меч-дао, но тут же наклонялся, чтобы рассмотреть клеймо на фитильном ружье. Я видел, как в его глазах отвращение борется с купеческой радостью от неожиданного «прибытка». Для него это были не просто орудия убийства. Это были активы. Ценное имущество, которое можно будет выгодно продать или пустить в дело.
Я смотрел на них — на сурового Тита, на деловитого Изю, на своих людей, безропотно выполняющих приказы, — и чувствовал, как хаос боя медленно отступает, уступая место жесткому, неумолимому порядку. Нашему порядку.
Разобравшись с живыми, я повернулся к тем, кто балансировал на грани между жизнью и смертью. Неподалеку в круге света от нескольких больших костров, раскинулся наш импровизированный лазарет. Картина была тяжелой. На грубо расстеленной на земле соломе и тряпках вперемешку лежали раненые, в основном освобожденные. Десятки стонущих, бредящих, молча стиснувших зубы людей. Воздух был густым, в нем смешались запахи дыма, пота, грязных тряпок и свежей крови.