Казаки, спешившись, тут же открыли ответный огонь, укрываясь за камнями. Их яростная пальба сковала хунхузов у пролома, но было ясно — это временно. Мы потеряли главный козырь — стремительность. Каждый миг промедления давал врагу время опомниться, занять оборону по всему городу, и тогда мы увязли бы в этой мясорубке надолго, теряя людей одного за другим.
Мне остро требовался новый план. И немедленно. Но плана не было — зато был динамит…
— Тит, Софрон, за мной! — проревел я, выхватывая из сумы две шашки. — Закидаем их к чертям!
Пока казаки и мышляевцы, припав к земле, огрызались частым огнем, не давая хунхузам поднять головы, мы втроем подбежали к самому краю завала. Свинцовые осы запели вокруг, высекая искры из камней. Укрывшись за обломками, хунхузы поливали нас огнем.
— Разбегайтесь! — крикнул я, поджигая запалы.
Две шашки, брошенные поверх искореженных бревен, разорвались прямо в гуще засевших там врагов. На мгновение все потонуло в грохоте, дыме и криках. Этой короткой, страшной передышки нам должно было хватить.
— Расчищать! Живо! — скомандовал я, и мы с подбежавшими каторжанами навалились на завал.
Тесаные бревна, изломанные взрывом и переплетенные со скрученным железом, не поддавались. Драгоценные секунды уходили… Но тут началось нечто невообразимое. Пока мы тщетно пытались раскачать массивную балку, Тит, казалось, впал в боевое безумие.
Издав рев, которому мог бы позавидовать раненый медведь, он буквально набросился на обломки ворот. Его исполинская сила, которую он до этого словно сдерживал, вырвалась наружу. Он в одиночку, вцепившись в занозистое, обожженное бревно своими ручищами-крюками, вырвал его из завала и швырнул в сторону так, будто это было простое полено. Мускулы на его спине вздувались каменными буграми, на лбу выступили багровые вены.
Остальные бойцы на миг замерли, ошеломленные, а затем, вдохновленные этим первобытным зрелищем, навалились на завал с удвоенной, звериной силой.
Удары сердца отсчитывали секунды, грохот выстрелов не давал говорить. Еще несколько мгновений, еще усилие, пропитанное дымом и потом, и вот тяжеленая створка ворот упала плашмя на землю. Узкий проход для конницы был свободен. Я обернулся к хорунжему Афанасьеву. Он и его казаки уже гарцевали на конях, нетерпеливо ржавших и переминавшихся с ноги на ногу.
— Давай, хорунжий! Казаки, вперед! Ваш выход!
С диким, рвущим душу гиканьем и свистом казачья лава, сверкая обнаженными шашками, хлынула в пробитую нами брешь. Живая река из стали, конского пота и ярости, несущая на своих клинках смерть и ужас, ворвалась в Силинцзы, несясь по пыльным улочкам к его центру.
— Теперь! — Я повернулся к Софрону. — За мной!
Воспользовавшись замешательством врага, мы наконец рванулись вперед. Карабкались через искореженные бревна, цепляясь за острые обломки, перелезая через сгрудившиеся возле ворот повозки, в то время как пули продолжали щелкать вокруг. Тит, первым прорвавшийся через завал, тут же швырнул в ближайшую фанзу «драконий зуб». Взрыв, крики — и мы уже внутри, врываемся в горький пороховой дым.
Бой перешел в самую грязную свою стадию.
Улицы Силинцзы превратились в лабиринт, где за каждым углом ждала смерть. Мы зачищали город, дом за домом. Вышибали двери ногами, всаживали в упор заряды из револьверов, работали прикладами и ножами. С крыш и со стены нас прикрывали нанайцы, не давая хунхузам поднять головы. Лавина нашего штурма, остановленная на мгновение, снова набирала свою сокрушительную, неостановимую мощь. Тайпины, синим потоком ворвавшиеся нам вслед, бросались на хунхузов врукопашную, размахивая мечами-дао. К счастью, несмотря на одинаковую одежду, отличить «наших» китайцев от «не наших» было несложно — хунхузы, как и все маньчжуры, носили косы и брили переднюю часть головы. Этот обычай, подчеркивающий приверженность династии Цин, с презрением отвергался тайпинами, носившими обычные короткие прически.
К полудню мы пробились к центру городка. Улицы были завалены трупами, в воздухе стоял густой чад от горящих фанз. Но продвижение нашего отряда уперлось в три главных очага сопротивления: массивный, похожий на крепость ямэнь Тулишэня, длинное здание казарм, из окон которого огрызались выстрелами, и наскоро возведенную баррикаду на рыночной площади.
Именно эта баррикада из опрокинутых телег, ящиков и мешков с рисом оказалась самой крепкой занозой. Оттуда вели плотный и точный огонь, который прижал к земле наших бойцов. Хорунжий Афанасьев, кипя от ярости, дважды поднимал своих казаков в атаку, но оба раза они, матерясь, откатывались назад.