Это продолжалось до тех пор, пока в Шанхае не появился г. Стэн.
Мистера Стэна с каменным лицом языческого идола знали от Калькутты до Иокагамы. Известно было, что он всего добивается, ничего за это не давая. Знали также, что он разносторонне образован. Дела его были таинственны, и поэтому данные о нем были разноречивы. Одни говорили, что он скупает джут. Другие уверяли, что он торгует опием, который доставляется в Шанхай, Гонконг и Харбин, замаскированный флаконами лучших французских духов. Третьи уверяли, что он некогда служил в иностранном легионе в Марокко. Во всяком случае, у женщин он имел успех. Мужья его боялись. Холостые его ненавидели или же завидовали ему.
Мариэтт познакомилась с ним в клубе. Он остановил ее внимание своей необычной манерой выражаться, и эта манера вызывала в ней предположение, что он журналист или писатель. Так, об одной проходившей мимо них полной американке он сказал, что ее бюст выступает из берегов, точно река Миссисипи в половодье. О группе англичан, глубокомысленно беседовавших рядом с ним за столиком, он отозвался, как о коллекционерах умственных окаменелостей. Когда Мариэтт спросила его, чем он занимается, Стэн подумал немного и сказал:
— Откровенно говоря, я занимаюсь тем, что в поте лица добываю хлеб из чужого кармана. Но позвольте не распространяться: Вольтер любил повторять, что самый умный человек, когда начинает говорить о себе, невероятно глупеет.
Может быть, Стэн и позировал, но все-таки он не был похож на других. И этим он сразу понравился ей. В конце концов, думала она, все ее шанхайские знакомые, и даже покойный Оливер Дильк, в большей или меньшей степени были авантюристами. Она сама — тоже. Стэн безусловно авантюрист, но зато занимательный и неординарный.
Они стали встречаться почти каждый день. И их уже начинал преследовать глухой шепот осуждения. Всем было ясно, что от Стэна она не увильнет и что не сегодня-завтра он овладеет ею без всяких для себя обязательств.
Между тем, Стэн еще ни разу по-настоящему не проявил к ней особого внимания, оставаясь сдержанным и замкнутым. Только однажды, расставаясь с ней, он, как бы стесняясь своей откровенности, сказал ей:
— Беседа с вами играет роль кремня, о который зажигаешь свое собственное пламя.
Это был приятный, ценный и двусторонний комплимент, не поддающийся отводу. Мариэтт даже вспыхнула от удовольствия. Ложась в этот вечер спать, она мысленно повторила его фразу и презрительно подумала о тех, кто не одобрял ее нового знакомства.
В тот день над Шанхаем пронесся тайфун. Но Мариэтт не заметила его. Накануне, при встрече в клубе, Стэн во время оживленного разговора внезапно заявил, что по делам ему необходимо завтра же уехать. Надолго? Он прямо не ответил, но дал понять, что в Шанхай он вернется не скоро. Затем перешел на другую тему, поочередно меняя свое настроение — то был остроумен и язвителен, то вдруг становился рассеянным. И за один час уютной беседы за столиком, на котором скромно возвышались сифон сельтерской воды и бутылка какого-то вина, таинственный Стэн показался Мариэтт нисколько не таинственным. Напротив, она почувствовала в нем человека, смертельно скучающего от отсутствия равных себе. Этим приемом полускрываемой тоски он накинул на Мариэтт мертвую петлю, и когда на другой день, вместо того, чтобы прийти попрощаться с ней, он прислал ей цветы и прощальное письмо, — она явно ощутила досаду.
Ей показалось, что она несколько суха была с ним вчера и что он обиделся. Так возникла у нее мысль непременно повидаться со Стэном, и за работой в экспедиционной конторе она все время думала, как это устроить. Она знала его отель. Но не явиться же ей к нему — об этом немедленно узнал бы весь европейский квартал. Она нервничала и успокоилась только тогда, когда решила позвонить к нему по телефону. Но, вызвав его, смутилась и в несвязных словах попросила его зайти к ней.
Он приехал, когда небо уже было желтым и по улице носились облака пыли. Начинался тайфун. Но тайфун возник и в сердце Мариэтт, когда Стэн, превзойдя себя в замалчиваниях, стал говорить об Агасфере, который бродит по всему свету и не находит покоя.
— В конце концов, мне скучно, — говорил Стэн. — Я дурачусь, забавляюсь дипломатической игрой со всякими продувными бестиями, но все же мне скучно. Сейчас я еду в Харбин. Я заранее знаю, что мне предстоит победа в том деле, по которому меня туда требуют, и поэтому еду я без особого интереса. И так всегда. Кстати, Харбин почти совсем русский городок, который должен вам напомнить вашу родину. Но очень скоро он перестанет быть русским, потому что японцы завладеют им полностью и вытравят все чужеземное. Не хотите ли съездить туда?
Мариэтт широко раскрыла глаза.
— Поедем! — сказал он ласково-фамильярно. — Поверьте, что вас это ни к чему не обязывает. Кроме того, я умею держать себя, как вы это сами, вероятно, заметили, и вам ничто не угрожает. И наконец, вы взрослый человек. А поехать с вами — это действительно будет большое удовольствие.
— Заманчиво, но совершенно невозможно, — не вполне твердым тоном ответила Мариэтт, потому что предложение Стэна сейчас ей уже не казалось таким диким, как в первый момент.
А тайфун уже бушевал по-настоящему. Слышался непонятный грохот и гул. Звенели стекла в окнах от хлеставшего их дождя. И усиливалась духота, поднимавшая к вискам кровь.
Свой отъезд Стэну пришлось отложить.
В пути Мариэтт много раз возмущалась собой: как это она могла дать себя убедить поехать в далекий Харбин и прервать занятия в конторе? Но в конце концов успокоилась. Стэн был безупречен и занимателен, как никогда, — посвящая ее в историю Китая с обстоятельностью заправского ученого. И когда они приехали в Харбин, Стэн окончательно покорил ее своим умением устраиваться, добиваться и располагать к себе людей.
Понравился ей и Харбин, действительно напоминавший Россию, в частности какой-то приволжский город. Особенно тронула ее часовня на Харбинском вокзале, мимо которой проходили пассажиры, истово крестясь. Это было давно не виданное зрелище. Да и сохранился ли еще где-нибудь на белом свете вокзал с русской часовней?
Два дня Стэн пропадал по делам, а на третий перед вечером он предложил Мариэтт погулять по набережной Сунгари. Тут впервые он сказал ей:
— Никто, понятно, не мог бы поверить, что мы с вами не близки. И согласитесь, что наши отношения действительно не совсем обычны.
— Не нахожу в этом ничего особенного, — ответила она с искусственным удивлением.
— А что бы вы сказали, если бы я в самом деле стал домогаться вашей близости?
Она громко усмехнулась.
— По-моему, вы это все время делаете.
— Верно. Не отрицаю, — признался Стэн. — Но что поделаешь, когда вы неприступны, как Гибралтар. И при всей своей мужской самонадеянности, я с вами робок.
— Так вы, вероятно, говорите всем женщинам.
— Вот это уже неверно. Никогда я этого не говорил. И скажу вам правду, первого шага я всегда жду от женщины.
Мариэтт подумала: «Этого ты никогда не дождешься от меня, потому что любить я тебя не люблю».
Они сидели на скамейке. Было темно и пустынно.
— А не пора ли нам вернуться в более людные места? — спросила Мариэтт, оглядываясь по сторонам.
— А что? Вы боитесь? Сейчас пойдем, — сказал Стэн и, вынув из кармана электрический фонарик, осветил им откос обрыва.
— Несколько лет назад на этом самом месте…
И он стал рассказывать о своей случайной беседе с китайцем, который некогда увлекся русской дамой.