— Ненавижу все это... Политику в первую очередь... Забьюсь в нору и жить буду один...
— Вытащат за усики... Сейчас на земле нет нор! Все разведано. Ловцы такие ходят... Надо, брат, быть у нас или у них. Иного выхода нет.
Радузев простился и, прихрамывая, пошел дальше.
«Как противно... — думал он. — Не пора ли стреляться? Все равно жить не дадут. А в последнюю минуту, может, и рук на себя наложить не позволят...»
К ссыпному пункту немцы везли обоз с хлебом. За возами брело, в облаке пыли, стадо разномастных коров. Товарные поезда отправлялись в Германию с добром. И физически ощутимо висел над вокзалом людской стон.
«Нет! Сюда я больше не ходок...»
Замкнулся он от всех и в доме. Единственный человек, с которым встречался, была Люба, убиравшая комнаты. Он не знал, что нравилось и что влекло к этой девушке, но ее приход — жила она с матерью и восьмилетним братом во флигельке — отмечал, как отмечают луч, скользящий по подоконнику. Почти ни о чем он не говорил с ней, но не было движения, которое бы не заметил, и все казалось в ней светлым, чистым, хорошим, и он не отрываясь смотрел, как стирала она пыль с письменного стола, как вытирала двери, как подметала пол, — все делала она как-то особенно красиво.
— Сколько вам лет, Люба?
— А на что вам?
— Так.
— Шестнадцать!
Вскоре после выхода своего в город Радузев получил повестку явиться в комендатуру. У него тревожно защемило в груди.
«Что случилось? Зачем понадобился?»
Его ввели в кабинет. Он увидел выхоленного офицера с узкими, плотно сжатыми губами.
— Садитесь!
И тогда вдруг Радузев испугался... Впервые испугался за всю свою жизнь...
Комендатура находилась в том же доме, где несколько месяцев назад помещался штаб, а комендант сидел в той же комнате, в которой Радузев встретился и беседовал с Лазарем. Сохранилась та же обстановка. И это было страшно...
— Говорите ли вы на каком-либо иностранном языке? — спросил майор фон-Чаммер по-русски.
— Нет, — ответил Радузев, хотя говорил по-немецки и по-французски.
— Тогда будем говорить по-русски. Мне все равно.
Он протянул Радузеву коробочку с сигарами и откинулся на спинку кресла. Радузев к сигарам не притронулся, хотя очень хотел курить, а портсигар забыл дома.
— Дело вот в чем. К нам поступило заявление вашего отца о разгроме крестьянами села Троянды сада, принадлежащего вашему отцу. Я, собственно, должен был говорить с ним, но, мне известно, ваш отец стар, и я не счел удобным его беспокоить.
Майор затянулся и выпустил бесцветную струйку дыма. Легкие майора, вероятно, были очень емки, потому что струйка дыма шла и шла, и не кончалась, хотя с каждой секундой редела и обесцвечивалась.
«Странно... Кто это затягивается сигарным дымом?» — подумал Радузев.
— Итак, я решил вызвать вас, господин (он небрежно приподнял голову) поручик. В нашем округе крестьяне стали позволять много лишнего. Я вынужден, выполняя приказы высшего командования, прибегнуть к карательным мерам. Начну с крестьян, виновных в разорении усадьбы вашего отца.
Радузев выпрямился.
— Простите, господин майор, но усадьба вовсе не подвергалась разорению. Это недоразумение!
Майор приподнял узкую и тонкую, как линия туши, бровь.
— Недоразумение? Врываться ночью в чужую усадьбу, производить обыск, ломать ограду, арестовывать офицера, грозить ему самосудом — это вы называете недоразумением?
Майор снова затянулся и так же долго, как первый раз, выпускал бесцветный ароматный дым.
— Но я-то... при чем здесь?
— А это другое дело. От вас требуется только следующее: назвать лиц, виновных во всем том, что я перечислил.
— Я не знаю никого.
— Не знаете? Вы не знаете даже Ивана Беспалько?
«Кто это Иван Беспалько?» — подумал Радузев.
И вдруг припомнил военнопленного.
— Не знаете? — с неприятной ужимкой переспросил майор.
— Я ничего ему дурного не сделал.
— А он?
— Он замахнулся на меня топором.
— Раз! — майор сделал отметку синим карандашом на листке, лежащем на столе. — Может быть, вы также не знаете старика, который был во главе банды, отбиравшей сад?
— Нет.
— Нет? Вы смеете утверждать, что такого вообще не было в саду?
— Я видел в саду благообразного старика, который спас мне жизнь...
— Слава богу! Припомнили! Значит, вам известен этот старик?
— Я не знаю его фамилии и видел впервые в своей жизни. Он, повторяю, спас меня от самосуда.
— Значит, вам грозил самосуд? А вы заявили, что ничего не было! Зачем обманывать? Фамилия вожака банды Панченко. Кондратий.
— Но старик этот — мирный человек, он уполномочен был обществом поговорить с нами. И вообще, несмотря на недоразумение с Беспалько, никакой банды в саду не было. Были крестьяне, наши соседи. Зачем искажать факты?
Радузева передернуло от возмущения. Майор сделал новую отметку на листке.
— Теперь сообщите мне, сколько людей вело вас под конвоем в штаб?
— Я не считал...
— Отлично! Я помогу вам. Вас конвоировал один человек?
— Нет, не один.
— Два!
— Больше.
— Три!
— Не знаю, кажется, больше.
— Четыре?
— Возможно, четыре.
— Но, быть может, пять?
— Быть может. Я вам сказал, что не считал.
— Значит, четыре или пять? Так? Теперь минуточку: если бы вас вели четыре человека, вы видели бы их ясно. Двое впереди, двое сзади. Вы видели их ясно?
— Я в ту минуту вообще не видел ясно никого и ничего...
— А для меня в таком случае совершенно ясно, что было пять!
— Но... Я был очень взволнован! — воскликнул Радузев. — И вообще... Я не знаю, к чему это...
— Минуточку спокойствия!
Майор затянулся и сделал очередную отметку на листке.
— Теперь скажите мне: кто вас опрашивал в штабе после ареста?
Радузеву кровь хлынула в лицо.
— Я не считаю нужным подвергаться вашему допросу! Я не заключенный!
Майор рассмеялся.
— Успокойтесь! Вы должны понять, что находитесь на оккупированной нами территории. Вы находитесь в стране, которая недавно воевала с нами. Вы понимаете, что это значит? Итак, продлим беседу. Кто вас допрашивал?
— Меня опросил какой-то военный, которого я не знаю и которого больше никогда не видел.
— Это, так сказать, предварительная стадия... А последующая?
— Какая последующая?
— Не притворяйтесь! Мы отлично понимаем друг друга... Вам не хочется назвать имя известного нам обоим лица... Не так ли? Давайте без масок!
— Меня никто не допрашивал. Я сам рассказал, что случилось, и недоразумение тотчас разъяснилось.
— Кому вы рассказали?
— Вероятно, начальнику штаба.
— Почему, вероятно?
— Потому что я точно не знаю, какую должность занимало лицо, с которым я беседовал.
— Может быть, вы тогда точно знаете фамилию лица, с которым вы так приятно беседовали?
— Это никакого отношения к делу не имеет!
Майор затрясся от смеха.
— Вы шутник, честное слово, шутник! Но, согласитесь, с приятными людьми не только приятно побеседовать, но о них приятно и другим рассказать! Итак, фамилия этого лица?
— Зачем вам?
— Я вас прошу назвать!
— Я не хочу здесь марать эту фамилию!
— Что вы сказали? Что вы сказали, господин поручик? — Майор налился кровью. — Итак, в последний раз: его фамилия?
Тогда и Радузев налился кровью.
— Я не скажу!
— Что?
Майор встал. Встал и Радузев.
— Повторяю: этот человек меня не допрашивал. Он спас мне жизнь. И оградил всех нас от возможных эксцессов. И фамилию его я вам никогда не назову!
Майор прервал вопросы. Он прошелся по кабинету, постучал сухим пальцем по стеклу и вдруг остановился перед Радузевым.
— Садитесь. Не скажете ли вы, по крайней мере, где теперь находится ваш благодетель?
— Я этого не знаю.
— Не скажете ли вы в таком случае, где находятся его родители?
— Это известно каждому в Грушках.
— А вам?
— И мне.
— Итак?