— Как все большевики, вы, мистер Гребенников, склонны к поэзии!..
Желтые, круглые, похожие на зерна кукурузы зубы американца обнажились до десен — признак наивысшего расположения к собеседнику.
— Но того, что в Гаврюхинском районе не хватает воды для стирки белья, вы не замечаете...
Гребенников, не ответив, посмотрел в окно на открывавшуюся до горизонта площадку, на гору Ястребиную.
— Если хотите, без поэзии, действительно, ничего нельзя построить существенного. У нас впереди пятилетка! Наконец, разве не поэзия уже одно то, что я, бывший политический каторжанин при царе, строю сейчас по поручению партии и правительства крупнейший завод в таежной глуши, где нога человека не ступала?
— Кто знает.
— Ряд гидросооружений должен регулировать сток воды. Я привез из Москвы специально разработанные для нас проекты использования подземных вод. Надо, мистер Джонсон, исходить из того, что в этом именно районе мы можем в промышленном, так сказать, смысле синтезировать уголь и руду, получать самый дешевый, отличного качества сибирский металл.
— О, металл!.. — это слово прозвучало у американца, как удар в литавры.
Наступила короткая пауза.
— Но дело в общих условиях, — продолжал отстаивать свое мнение Джонсон. — Район таежный, безлюдный, удаленный от центральной железнодорожной магистрали. Строить крупный завод, создавать совершенно новую индустриальную базу на пустыре — экономически невыгодно. Так я и доложу в Москве. У нас, в Америке, это не стало бы даже предметом делового разговора.
— Вы призваны, насколько мне известно от Валериана Владимировича Куйбышева, не только для критики и сомнений...
Джонсон не смутился.
— О, конечно, я прибыл в качестве консультанта.
— Консультанта-строителя. Вот эта сторона меня интересует больше. Если не возражаете, пройдемтесь по площадке.
Джонсон надел пиджак и кепи из кожи.
В это время раздался осторожный стук в дверь: вошел Сухих. Он остановился у порога и вытянулся, как солдат.
— Товарищ Гребенников, вам записка от товарища Журбы. Прибыл человек.
— Где сейчас товарищ Журба?
— На кряже.
Сухих вынул записную книжку, — она была толстая, жирная, как заигранная колода карт, — и передал записку. В ней Журба сообщал свои координаты и просил Гребенникова дать знать путейцам о приезде. «Пусть Сухих пришлет нам взрывчатку, заявку выслал вчера. Работа у нас идет полным ходом. Как настроение? Что нового? Черкни пару строк и не забудь прислать хоть старую газету: третью неделю живем, как Робинзон с Пятницей...»
— Приготовьте к отправке взрывчатку. Письмо товарищу Журбе я вручу позже.
На площадке геодезисты «зачищали» недоделки, рабочие несли к кромке реки теодолиты, рейки, вешки. В центре промплощадки стоял низкий трехножный столик, над которым, как облачко, повис огромный брезентовый зонт. Гребенников подошел к геодезисту: Абаканов вел мензульную съемку.
Поздоровались. Абаканов, не разобрав, кто с Джонсоном, небрежно бросил в их сторону: «All right!» — все, что знал по-английски. Фуражка у него надета была козырьком назад.
— Как работается? — спросил Гребенников, заглядывая на лист ватмана, прикрепленный к фанерному планшету. Линии карандаша были тонки, как волосок.
Инженер прошелся тупым концом карандаша по шляпкам гвоздиков, которыми прибита была фанерка к столику, и осведомился, с кем имеет честь говорить.
Гребенников назвал себя.
— Наконец-то... — вырвалось у Абаканова. — А мы тут с Журбой...
— Знаю, знаю. Как же это мы с вами не встретились в филиале весной прошлого года? Вы инженер Абаканов?
— Я был на Мундыбаше.
— Фамилия мне ваша хорошо знакома. И в Москве вас знают.
— Что ж, это неплохо. Надолго прибыли к нам, товарищ Гребенников?
Вопрос был фамильярен, даже ироничен, но Гребенников ответил просто:
— Навсегда.
— Плохо без вас... Честное слово... И вообще... Но разговор не под сенью этого зонтика...
— Я сомневаюсь, проделана ли как следует разведка, проведены ли как следует изысканя, — сказал Джонсон, когда они отошли. — Инженер Абаканов мне не представляется солидным специалистом, геологов на площадке вообще нет. Все их открытия по углю и руде весьма сомнительны.
— Изыскания, конечно, придется уточнить и углубить. Работа впереди, но эта горсточка изыскателей сделала, по-моему, много, и у меня нет оснований сомневаться в том, что здесь найдено. Допускаю, что истинные запасы угля и руды значительно большие.
Джонсон пропустил замечание без ответа и перешел к технической работе.
— Для вашего комбината, я подсчитал, одного колонкового бурения нужно дать сто пятнадцать километров, надо пройти тринадцать километров шурфов с ручным и механическим водоотливом, четыреста километров зондировки, тридцать километров ударного бурения, километров сорок канав. Работы, как у вас говорят, непочатый конец!
Видимо, желая показать, что он не сидел здесь даром, Джонсон, оживившись, показывал Гребенникову шурфы, канавки, щеголял цифрами.
Останавливаясь, он сверял работы с геологическими зарисовками, подбирал камешки в изящный баульчик, потом пригласил Гребенникова в лабораторию. На стеллажах лежали в занумерованных коробочках образцы грунтов, руд, угля. Взяв кусок блестящего, как бы отполированного угля, Гребенников засмотрелся. Вспомнилось недавнее пребывание в Америке, Англии, Германии.
— Наши сапропелиты дадут бензин и керосин, которые обойдутся в полтора раза дешевле бакинских. А коксующиеся угли... Они выше дергемских и ваших коннельсуильских углей. Что скажете?
Джонсон молчал.
— Я остаюсь при своем убеждении. Здесь нет подходящих экономических условий для развития металлургии. Но если ВСНХ решится строить завод, то таковой не может быть крупным. Это уже не подлежит сомнению. Фирма «Разведка, проектировочные и строительные работы» не склонна к поэзии. Надо проектировать завод максимум на триста тысяч тонн чугуна.
Гребенников рассмеялся.
— К концу пятилетки Советский Союз будет производить минимум десять миллионов тонн чугуна. Отсюда выводы для проектировщиков.
Джонсон обиделся.
— Мое положение иностранца, я понимаю, щекотливо. Вы относитесь к нам с предубеждением, воля ваша! Но я говорю без задней мысли, по чистой совести. Нельзя увлекаться. Не надо зарываться. Я недавно побывал на Урале. Некоторые ваши заводы готовятся праздновать столетний юбилей. Лошади работают на колошниках... Это говорит о многом...
Они шли по площадке, на которой еще только реяла мысль о строительстве, но и эту реющую мысль уже хотели подстрелить на лету.
— Пусть так. Вы сами видите наше наследие. Но, поверьте, пройдет очень мало времени, и один только наш таежный комбинат даст столько металла, сколько давали все металлургические заводы царской России вместе взятые!
— О, кэй! Это еще раз подтверждает мою мысль: не следует увлекаться. У нас такое строительство стало бы событием. Не знаю, откуда вы возьмете людей. Тем более, что по пятилетнему плану вы должны строить одновременно пятьсот восемнадцать заводов и тысяча сорок МТС. Я помню эти цифры, они на многих плакатах.
— Вы не знаете советских людей, не знаете возможностей советского строя.
Они ходили по площадке, уточняя в разговоре мысли и настроения друг друга, чтобы знать, как вести себя дальше, что делать.
Переводчица слонялась, пачкая кремовые туфли грязью. Она была непоседливая, капризная и, видимо, не очень застенчивая девушка. Раскрыв сумочку и припудрив середину лба, кончик носа, девушка подошла к Абаканову, склонившемуся над планшетом. Он почувствовал присутствие постороннего человека и оторвался от работы.
— А, это вы... Скажите откровенно, вам не наскучило быть тенью этого субъекта? — спросил Абаканов, когда девушка, утомившись от хождения, уселась на ящик от геодезических инструментов.
Она зажала между колен кисти тонких рук и вздернула хорошенькую головку.