Утомившись от лежания, Федор Федорович уходил в коридор, смотрел на поля, на селения, залитые лунным светом.
Дорогу от Москвы до Урала и дальше, в глубь Сибири, украшали новые поселки, мачты высоковольтных передач, трубы заводов, необъятные поля колосившегося хлеба. Бунчужный рассматривал овраги, набегавшие к железнодорожному полотну, глядел на россыпи беложелтых ромашек, на белоствольные березовые колки.
В вечернем свете чернела защитная полоса леска, лежавшего вдоль железнодорожного полотна, паровоз сильно дымил, но в задних вагонах этого видно не было, клубы черного дыма катились между деревьями, и казалось, что лесная защитная полоса горит.
Остановки за три до Тайгастроя в спальный вагон вошел гражданин в прорезиненном пальто. Лицо пассажира показалось Бунчужному знакомо.
Гражданин заглядывал по очереди в каждое купе, ни к кому не обращаясь и никого ни о чем не спрашивая.
Встретившись в коридоре с Бунчужным, он остановился и приподнял фетровую шляпу.
— Профессор Бунчужный?
Федор Федорович также приподнял свою шляпу и слегка поклонился.
— Если не ошибаюсь, товарищ Гребенников?
Они горячо пожали друг другу руки.
— Какими судьбами?
— Выехал встречать.
— Спасибо, спасибо, вы меня просто растрогали... И совсем не следовало. Я же предупреждал... еще тогда, в феврале... Зачем?
— Долг хозяина.
— Зря оторвались от дела. Как вас величать по имени-отчеству?
— Петр Александрович Терехов. Фамилия Гребенников — от первого нелегального паспорта. Как Терехова меня почти никто не знает.
— Рассказывайте, дорогой Петр Александрович, что у вас на площадке. Рвался к вам... Трудно описать...
Они прошли в купе, сели друг против друга. В купе было еще два пассажира, но Бунчужный и Гребенников беседовали, не замечая никого.
Чувство приязни к Гребенникову, о котором столько хорошего слышал в Москве, заставляло Бунчужного искать и в словах, и жестах, даже во внешности Гребенникова лучшее, что было в нем, и радоваться, что судьба привела его строить домну на площадке Тайгастроя, что решение проблемы будет связано с именем такого человека, как Гребенников.
— Помните совещание у Григория Константиновича? — спросил Бунчужный. — Мы сидели рядом. Я от этого совещания начал счет своему новому веку. Это был, так сказать, день моего рождения...
Гребенников провел рукой по голове, взъерошил свои волосы.
— Поймите меня, Петр Александрович, многие из нас, стариков, видят подлинную науку в решении сугубо теоретических вопросов. Я не принадлежу к их числу, возможно потому, что на своей рабочей спине знаю, что может дать наука практике нашего производства. Но мы как-то засушиваем, сужаем проблему. У многих наших ученых не хватает простора мышления, большой человеческой мечты. А без этого настоящая наука, наука во имя процветания жизни, развиваться не может. И вот Григорий Константинович пошел нашему институту навстречу...
— Не помешает ли дальность расстояния вашим научно-исследовательским работам? Я имею в виду расстояние от Тайгастроя до Москвы, — спросил Гребенников.
— Не помешает ли? Не знаю. Скажу прямо: работать дальше без домны мы не могли. Уткнулись головой в угол — и ни с места. Чуть что не получается, говорим: подвела старуха! А старуха часто и ни при чем!
— Я вас понимаю, Федор Федорович. Когда мне Серго сказал, что вы поедете к нам, я очень обрадовался. Для вас не секрет, что таежный комбинат наш должен стать одной из самых серьезных опорных точек обороны Отечества. Если вам удастся в производственных масштабах получить ванадистые чугуны, это также поможет машиностроительной промышленности. Что же вас задержало с отъездом?
Бунчужный посмотрел на свои пальцы, потер кончики их.
— Инфлуэнца, а по-нынешнему, кажется, грипп, потом всяческие осложнения: пятьдесят третий годок... Пока ходишь — ходишь, а чуть сляжешь, тут тебе врачи и преподносят коллекцию... Потом требовалось оформить филиал института металлов на вашей площадке, согласовать вопросы строительства экспериментальной печи, отрегулировать финансовые дела. Одно цеплялось за другое, как зубья шестеренок. У нас ведь, надо признаться, не все еще работает на шарикоподшипниках.
— Ну, ничего, наверстаем. Вас ждут. И здоровье в тайге поправится, верьте мне.
— Я рад, что Григорий Константинович выбрал для моей работы именно вашу площадку. Кстати, как у вас обстоит дело с кадрами?
— Квалифицированных рабочих получили с Украины, с Урала. Рабочих низших и средних квалификаций готовим сами. Конечно, готовим пока только строителей. На днях к нам должна прибыть партия инженеров из Днепропетровска.
Гребенников рассказал о трудностях, с которыми ему, как начальнику строительства, приходится встречаться.
— Согласитесь, от начальника строительства такого комбината требуется слишком много. Все так или иначе доходит до меня. Транспорт, сложное подземное хозяйство, строительство основных и подсобных цехов, разработка карьеров, поиски новых месторождений строительного и эксплуатационного сырья, общие и частные вопросы проектирования, изучение самых разнообразных каталогов, механизация строительных работ, завоз своего и импортного оборудования, размещение заказов — все должно пройти через мои руки.
— Очень хорошо, что у вас такая разносторонняя подготовка.
— Между начальником строительства и его главным инженером должно быть творческое содружество. Но найти главного инженера для такого строительства, как наше, действительно, нелегко!
Поезд подходил к реке, улегшейся в глубоком скалистом ложе; солнце расцвечивало кристаллы каменистого ложа, и от них отблескивал ослепительный свет, как от зеркала.
— Я просил товарища Орджоникидзе уволить меня от этой обязанности. У главного инженера столько хлопот! А Григорий Константинович в ответ: «При товарище Гребенникове вам не будет тяжело. Таких начальников, как Гребенников, поискать надо!» Пришлось сдаться...
Наступила небольшая пауза.
— Я слышал, вы в последние годы работали в Донбассе? — спросил Бунчужный.
— Работал.
— Родные места!
— Знаю... Вы ведь наш, потомственный доменщик. Из династии доменщиков... И вообще... я вас очень хорошо знаю, хотя мы знакомы не были.
Гребенников хотел рассказать о встрече с Лешей в Одессе и обо всем, что связывало их в те давние беспокойные годы, но удержался. «Разволнуется... Зачем?»
— Да... Вот я ехал сейчас к вам, дорога дальняя, хорошо лежать и мечтать. Вспомнил многое. Господи, какая у нас, у каждого из нас, людей, проживших полсотни лет, пестрая жизнь... Вспомнил завод Джона Юза. Избрал себе этот конквистадор лакомый кусок. В верховьях реки Кальмиус и уголь, и железная руда, и огнеупорная глина, и известняк. Первый металлургический завод на юге России. Но даже по тому времени завод этот был на отсталой технической базе. Отдувалась рабочая спина.
— Рабочая спина... — повторил Гребенников. — И как не процветать Юзам и им подобным! У русских помещиков можно было по дешевке купить и земельку, в недрах которой находилось несметное богатство, и получить за взятку разрешение у царского правительства построить завод. А какое варварское отношение к рабочим! Трудно сейчас поверить, что люди могли перенести. Вот я вам расскажу о себе. Десятилетним мальчишкой я уже носился по заводу. Был я мал ростом и казался просто ребенком. В ночные смены, помню, рабочие укладывали меня спать в ящик с теплым песком возле печи. Тогда я не понимал, зачем им это. А позже понял: полуголодным каталям, горновым, чугунщикам после двенадцатичасовой работы в пекле хотелось человеческой ласки. Но откуда ее ждать? И они отдавали свою ласку другим. Я спал, а они следили, чтобы я не проспал плавки, будили вовремя. До чего крепка у людей память!.. Вот сорок с лишним лет прошло... А будто вчера...
— Преподлое время, что говорить!
— Я работал в экспресслаборатории мистера Ченслера.
— Жестокий человек?
Бунчужный задумался.