— Сейчас на вас площадка смотрит: как поведете себя дальше. Может, случайно выработали свои проценты?
— Подтянемся! Обязательно подтянемся. Только за сегодняшний день не ручаюсь.
Перед началом работы бригада Старцева осмотрела инструменты, цеховая комиссия замерила участок. Гудок. Волощук подтянул рукав пиджака, посмотрел на часы: семь.
В котлован под воздухонагреватель №1 домны-гиганта спустилась бригада. Подобно ванюшковцам, работали молча, ритмично, без лишнего азарта. В бригаде собрались дружные ребята.
— На Тайгастрое работать можно! — говорили они.
Им нравилось общежитие, отношение начальства; некоторые побывали в исправительно-трудовых лагерях и принесли оттуда свои словечки. Старших, которые им нравились, называли «товарищ начальничек», и это не звучало обидно. Они любили бригадира, коренастого, крепко сложенного Петра Старцева, моряка, ходившего в суконных брюках клеш и бушлате, из-под которого виднелась низко открытая короткая шея и выпуклая, словно надутая, грудь в полосатой тельняшке.
— Значит, ударим, товарищи? — спросил Старцев ребят.
— Калек спрашивают!
Волощук и Женя ни на минуту не отходили от бригады. Борис шутил с Женей, удивлялся, как могла мама отпустить такую маленькую девчурку из дому... Женя встряхивала кудряшками и притворно обиженно отвечала:
— Странный вы... И взгляды какие-то отсталые... А еще член партии...
В перерыв ребята пошли в столовую, поужинали, покурили. Едва прозвучал гудок, вернулись на работу.
Здесь также приходилось землю выносить, транспортера не поставили, и едва работа началась, как цепочка девушек и юношей потянулась с носилками по тропке наверх. Потом образовалось две тропы: по одной поднимались, по другой спускались, чтобы не мешать друг другу.
Ночью поднялся ветер, над котлованами закачались фонари. Рубахи ребят покрылись мокрыми пятнами: была середина рабочего дня, когда выработка достигает наибольшей производительности.
В луче белого света, лежавшего над котлованом, Женя Столярова увидела начальника строительства. Вслед за ним подошли Бунчужный, Чотыш, Журба: они обходили площадку.
— Как дела? — спросил Гребенников Волощука.
Инженер доложил о работе землекопов, огнеупорщиков, монтажников, привел цифры. Он — начальник участка — подчеркнуто деловит, к нему с лишними вопросами не обратишься.
Ухватившись за столбик, Гребенников наклонился над котлованом.
— Как вам работается, товарищи?
Фонари закачались на ветру, осветив замасленные спины на дне глубокого котлована. На голос начальника ребята подняли головы вверх. Тяжелые капли пота свисали с кончиков носов, с бровей, с подбородков.
— Работается ничего! — ответил бригадир. — Говорят, всесоюзный рекорд землекопов — двадцать пять кубометров. Мы хотим, товарищ начальник, дать тридцать!
— И правильно делаете. Вашу бригаду начальник строительства хвалит. Не сорвитесь, товарищи! — сказал Чотыш.
Воспользовавшись передышкой, люди жадно пили воду; она находилась в жестяном баке, который обложили доверху землей, чтобы вода была холоднее.
Если смотреть сверху, то Старцев казался еще более кряжистым, широким в плечах, еще более косил глазами.
«Эти люди строят мне печь...» — с волнением подумал профессор Бунчужный.
— Завтра прибывают транспортеры, выносить землю не придется, — сказал Журба. — Желаем вам удачи!
Чотыш, Гребенников и Журба уходят.
— С механизацией у вас, товарищи, дело слабо, — заметил секретарь райкома. — Мне звонил Черепанов, говорил, что уральцы дадут три паропутевых крана, десять транспортеров. Вышлите людей за получением. Я это дело со своей стороны подтолкну.
На строительстве светло, как днем. Профессор Бунчужный подходит к Жене Столяровой. Она сидит на отвале, под фонарем.
— И вы не спите?
— Не до сна, Федор Федорович.
— Почему так?
— Работает комсомольско-молодежная бригада, а рабочим приятнее, когда возле них находится «начальство», как они говорят.
— А что это у вас?
Женя протягивает книгу «Механика».
— Завтра надо сдать круговое вращение — трудный материал, говорит Женя. — Времени мало. А учиться хочется. Я твердо решила, Федор Федорович, стать корабельным инженером. Мне кажется, что строить корабли самое интересное дело.
— Очень интересное, поэтическое дело. И не оставляйте мысли, раз сердце тянется. Где вы учитесь?
— На рабфаке, на нашем рабфаке. Так ждала, когда, наконец, откроют. И вот открыли. А вы будете читать у нас лекции?
— Если предложат, буду. Ну, идите, отдохните хоть немного. Вы такая маленькая, худенькая. И мне кажется, что вас что-то гнетет, что вам тяжело, хотя вы веселая. Силенок у вас, как у воробья.
В двенадцать часов ночи протяжно поет гудок. В разное время суток гудки звучат по-разному. На ночных работах гудок поет открытым, мягким голосом, свободно разносящимся над тайгой.
Волощук идет к котловану. Он побывал в столовой, проверил, все ли приготовлено: ударникам положен второй ужин. Ему хочется во что бы то ни стало победить Надю в соревновании, хотя он знает, что эта победа, в сущности, будет победой цеха и, значит, обрадует Надю, а не ущемит ее.
— Ребятки, ужинать! — обращается он к бригаде, глядя на часы.
Землекопы разгибают горячие спины, втыкают в землю отполированные лопаты.
— Кажется, дело в шляпе! — говорит Петр Старцев Волощуку. — По моим подсчетам, три нормы отмотали! Ванюшков бит!
— Пусть поменьше задается! После рекорда едва на сто вытянул! — замечает Дуняша, сестра Старцева.
Ребята идут в столовую, она напротив доменной печи №2; там под водопроводным краном споласкивают горячие руки, потом садятся за стол.
Ужин короток. Через пятнадцать минут снова на дне котлована. Курильщики с особым удовольствием закуривают.
Дуняшке пятнадцать лет, она низкорослая, плотная, налитая, на крепких ногах, очень похожая на брата, Толстая коса ее подобрана под платочек, но не укладывается там; то и дело высовывается кончик, который Дуняшка подтыкивает пальцем. Лицо у нее живое, конопатенькое. Она уже заглядывается на мальчишек, когда брата нет поблизости; ей нравятся многие, но разобраться в том, кто милее, не может. Каждого затронет сама, каждому найдет, что ответить, только теряется, когда видит черноусого Яшу Яковкина. С этим что-то у нее не ладится...
— Ой, щи какие были! — восклицает Дуняшка, пока ребята перекуривают. — Гляжу, плавает что-то. Ан, это кусок веревки...
— Не дури, девка! — замечает старик Федосеев, бывший старатель, один из лучших землекопов площадки.
— Право дело, дедушка, кусок веревки. От мешка, видать. Сама ложкой выловила.
— А чего ему быть во щах? Не приправа!
Дуняшке нравится, что с ней разговаривают, как со взрослой, что ее слушают, на нее смотрят.
— Ну, что, Матреша? — ласково обращается к жене Старцев.
— Ничего.
— Может, вместо выноски, станешь на копку?
— Я много не набираю...
— Эх, ребятки, чует сердце, ударим сегодня крепко! Не иначе, зажигать нам звезду! Ты как думаешь, Дуняшка?
Дуняша смотрит на брата восхищенно: ей очень хочется, чтобы Петя «обставил» Ванюшкова и чтобы бригада их стала лучшей на строительстве. И чтоб о них написали в газете... И чтоб ее, Дуняши, был портрет...
Перерыв окончен. К спинам неприятно липнут остывшие за время ужина рубахи, все становятся на места. Работают спокойно, без зазоров: такая ритмичная, без минуты простоя, но и без рывков, работа дает наибольшую выработку. Волощук следит за каждым.
— Легче! Не горячись! Упаришься, — останавливает зарывающихся.
Близится рассвет. Еще небо не окрасилось зарей, но воздух становится прозрачнее, выделяются силуэты столбов, труб. Холодные ночные тени тают в зеркальном свете.
У котлована сходятся Женя Столярова, Борис Волощук и Надя Коханец.
... Вот и последние выброски земли. Борис не сводит глаз с часов. Земля шариками скатывается с отвала обратно. На похудевших за ночь лицах ребят усталость и торжество.